Тень и Коготь

– Так вот, она подлежит надругательству.

– Да, мастер, – представления не имея, о чем речь, откликнулся я.

– Претерпеть надругательство от палача – для женщины величайший позор. Для мужчины, впрочем, тоже.

Коснувшись груди, он запрокинул голову и взглянул на меня. Голова его для человека столь рослого и плечистого была на удивление мала; носи он рубашку или куртку (которых, разумеется, никогда не носил), с виду могло бы показаться, будто его одежда подбита ватой.

– Да, мастер.

– Уж не предлагаешь ли ты исполнить сие за меня? Молодой парень, полный жизненных сил… только не говори, будто у тебя там волосы еще не растут!

Тут я наконец понял, о чем он говорит, и сказал, что даже не думал, будто подобное позволительно, поскольку я еще ученик, но, если он отдаст такой приказ, разумеется, повинуюсь.

– Да уж, конечно. Она, понимаешь ли, собой отнюдь не уродина, только рослая очень, а рослых я не люблю. Можешь не сомневаться: поколение или два тому назад в эту семейку затесался экзультантский бастард. Кровь, как говорится в народе, сама во всем сознается, хотя в полной мере эта поговорка понятна только нам. Так что же, хочешь исполнить предписанное?

С этим он протянул ко мне кружку, и я наполнил ее.

– Если мастеру будет угодно.

Сказать откровенно, его предложение привело меня в необычайное возбуждение: обладать женщиной мне не доводилось еще никогда.

– Нельзя. Исполнить предписанное надлежит мне. Что, если меня подвергнут допросу? Опять же я и заверить все должен, бумаги положенные подписать. Я двадцать лет в мастерах хожу и ни разу еще в документах подлога не допускал. Ты небось полагаешь, будто я… неспособен?

Подобных мыслей – как и противоположных (будто он мог до сих пор сохранить кое-какую потенцию) мыслей о мастере Палемоне, из-за седин, поникших плеч и линз на глазах казавшемся одряхлевшим целую вечность тому назад – мне в голову прежде ни разу не приходило.

– Что ж, погляди-ка на это, – продолжил мастер Гюрло, грузно поднявшись с кресла.

Один из тех, кто способен твердо держаться на ногах и говорить внятно даже в изрядном подпитии, к шкафу он подошел вполне уверенно, хотя мне на миг показалось, будто мастер вот-вот уронит снятую с полки склянку. В склянке, под крышкой синего фарфора, хранился какой-то темно-коричневый порошок.

– Здесь, внутри, редкое сильнодействующее снадобье. Не подведет ни за что. Ты им когда-нибудь тоже воспользуешься, и потому тебе следует о нем знать. Берешь на кончик ножа не больше, чем под ногтем поместится, понятно? Примешь слишком много – пару дней на люди показаться не сможешь.

– Запомню, мастер, – сказал я.

– Порошок, разумеется, ядовит. Все подобные снадобья – яды, а это – из ядов лучшее: чуть больше, чем столько, и смерть. А принимать снова – не раньше, чем луна сменится, ясно?

– Возможно, пусть лучше брат Корбиниан дозу отвесит, мастер?

Брат Корбиниан был нашим аптекарем, а вспомнил я о нем, испугавшись, как бы мастер Гюрло не проглотил целую ложку снадобья у меня на глазах.

– Мне? Я в этом не нуждаюсь.

С презрительной усмешкой закрыв склянку, он звучно грохнул ею о полку шкафа.

– Это прекрасно, мастер.

– Вдобавок, – заговорщически подмигнул он, – у меня вот что есть.

Откинув клапан ташки, мастер Гюрло вынул из нее металлический фаллос около полутора пядей в длину, на кожаном ремешке, продетом в отверстие у основания.

Возможно, это покажется читающим сии строки сущим идиотизмом, но поначалу я не смог догадаться, для чего нужна подобная штука, несмотря на ее несколько утрированную реалистичность. В голове родилась дикая мысль: быть может, мастер спьяну впал в детство, уподобившись мальчугану, не видящему существенной разницы между игрушечным деревянным скакуном и настоящим, живым дестрие? Подумав об этом, я едва удержался от смеха.

– «Надругательство» – так в предписании сказано… вот это-то, понимаешь ли, и оставляет нам лазейку.

С этим он хлопнул металлическим фаллосом о ладонь (если вдуматься, в точности так же, как грозивший мне обезьяночеловек – палицей). Тут я все понял, и меня охватило необычайное отвращение.

Однако сейчас в такой же ситуации я испытал бы даже не отвращение. Клиентке я нисколько не сострадал, поскольку не задумывался о ней вовсе: нечто вроде отвращения вызывал сам мастер Гюрло, при всем своем мощном сложении и огромной силе вынужденный полагаться на коричневый порошок и, мало этого, на показанный мне металлический фаллос, словно бы (а может, и вправду) отпиленный от какой-нибудь статуи. Дело в том, что однажды он на моих глазах исполнил сию процедуру (действовать в том случае надлежало немедля, так как клиентка могла умереть, не дожив до ее исполнения) без порошка, без металлического фаллоса – и без каких-либо затруднений.