Тень и Коготь

Их было пятеро – трое мужчин и две женщины. Ждали за дверьми, только не у самых дверей, а в дюжине шагов от них. В ожидании они разговаривали, по двое-трое одновременно, почти крича; хохотали, размахивали руками, подталкивали друг друга локтем. Некоторое время я наблюдал за ними из тени. Они не могли заметить – либо просто не замечали – меня в плаще цвета сажи, а я вполне мог делать вид, будто не понимаю, зачем они здесь. Могло статься, что у них просто какой-то праздник – все они были слегка пьяны.

Но вот они приблизились – нетерпеливо, однако не без колебаний, словно решившись преодолеть боязнь быть прогнанными. Один из мужчин, без сомнения незаконный сын какого-нибудь экзультанта, был гораздо выше меня ростом и почти так же толст, как хозяин харчевни «Утраченная Любовь». На вид ему было лет пятьдесят с небольшим. Рядом с ним, почти прижавшись к нему, шла худощавая женщина лет двадцати – взгляда голоднее, чем у нее, я в жизни еще не видел. Когда пожилой толстяк оказался передо мною, загородив мне путь брюхом, она подошла ко мне совсем вплотную – чудом казалось, что тела наши не соприкоснулись. Ее длинные пальцы потянулись к моему плащу, точно гладя мою грудь, однако не касаясь ее, и мне показалось, что я вот-вот паду жертвой какого-то призрака-кровопийцы – суккуба или, быть может, ламии. Остальные сгрудились вокруг, едва не прижав меня к стенке.

– Значит, завтра, да? А что при этом чувствуешь? Как твое настоящее имя? А он – злодей, да? Чудовище? – Вопросы сыпались градом – видимо, спрашивавшие и не ожидали и даже не желали на них ответов. Им нужны были лишь ощущения от близости ко мне и беседы со мною. – Ты будешь ломать его на колесе? А клеймение будет? А женщин убивать тебе доводилось?

– Да, – ответил я. – Один раз.

Один из мужчин – низенький, хрупкого сложения, с высоким, выпуклым лбом интеллектуала – вложил в мою ладонь азими.

– Я знаю, ваш брат получает не так уж много, а преступник нищ, от него чаевых ждать не приходится.

Женщина с распущенными седыми космами сунула мне носовой платок, обшитый по краю кружевом.

– Намочи его в крови. Хочешь, вымочи весь или только уголочек. Я тебе после заплачу.

Все они были омерзительны и жалки, но одного мне стало действительно жаль. Еще ниже ростом, чем давший мне денег, еще более седой, чем женщина с распущенными волосами, тусклый взгляд исполнен безумия… Казалось, его глазами смотрит на мир тень некоей непрестанной тревоги – подавленной заключением в темнице разума, лишившейся жажды вырваться наружу, но все свои силы сохранившей в целости. Он явно ждал, когда остальные четверо замолчат, но этому, видимо, не суждено было произойти никогда, и потому я жестом велел им умолкнуть и спросил, чего он хочет.

– Г-г-господин, на «Квазаре» была у меня паракоита – к-к-кукла, так сказать, геникон, с огромными, темными, точно колодцы, з-з-зрачками. Р-р-радужки, окружавшие их, были пурпурны, словно астры или же анютины глазки в весеннем цвету, г-г-господин; пожалуй, целые с-с-сады цветов потребовались, дабы изготовить эти глаза, это тело, что, казалось, всегда было согрето солнцем! И г-г-где же она теперь, моя скополанья, прелестница моя? Да вонзятся крюки в те д-д-длани, что украли ее! Сокруши их каменной плитой, господин! Куда пропала она из сделанного мной для нее ящика лимонного дерева, где не спала ни разу, проводя ночи напролет рядом со мною – со мною, а вовсе не в ящике, где ждала она меня целыми днями – стражу за стражей, господин! – улыбаясь, когда я укладывал ее туда, и радуясь тому, что вновь улыбнется мне, когда я вернусь и выну ее? Сколь мягки были ее руки, ее маленькие ладошки! Мягки, точно г-г-голубки! Она порхала бы по каюте, трепеща ими, словно крылышками, если бы не предпочитала вместо того лежать со мною! Н-н-намотай же к-к‐кишки их на свой ворот, вынь очи их и вложи им в уста! Сбрей их срамные уды острою бритвой, сбрей начисто, дабы их девки не узнали их, дабы полюбовницы прогнали их прочь, дабы с горячих губ шлюх летел им вослед жгучий смех! Да будет воля твоя над преступными, ибо где их сострадание к невинным?! Когда же восплачут они, когда дрогнут сердца их? Что за люди способны на то, что содеяли они – воры, лицемеры, предатели, убийцы и хищники?! Не будь тебя, г-г-господин, что было бы их ночным кошмаром, кто свершил бы возмездие?! Где были бы цепи их, путы, колодки и кандалы? Кто подвергал бы злодеев абацинации, дабы лишить их зрения, дефенестрации, дабы ломать им кости, кто рвал бы им жилы на эстрападах? О, где же, где же она – любимая, потерянная мною?!