Тень и Коготь

Доркас украсила волосы сорванной маргариткой, но, пока мы гуляли за стенами крепости (я был закутан в плащ, так что с расстояния в несколько шагов любой сторонний наблюдатель решил бы, что она гуляет одна), цветок закрылся на ночь, и тогда она сорвала взамен один из тех белых, формой подобных трубе цветов, называемых луноцветом за то, что в зеленом свете луны кажутся зелеными. Нам не было нужды в разговорах: мы были одни, и этого нам хватало, и ладони наши, крепко сжимавшие одна другую, говорили об этом без слов.

В крепость вереницами тянулись повозки поставщиков армии – солдаты готовились выступить в поход. На фоне Городской Стены, окружавшей нас с востока и севера, стена, ограждавшая казармы и здания присутственных мест, казалась не более чем детской игрушкой, песчаным валом, что вот-вот будет смыт случайной волной. К югу и западу от нас простиралось Кровавое Поле. Раздался звук горна, за ним последовали кличи новых бойцов, разыскивавших противников. Наверное, и я, и Доркас какое-то время боялись, что другой предложит пойти и посмотреть бои, но ни один из нас предлагать такого не стал.

Горн на Стене протрубил во второй раз, и мы, разжившись огарком свечи, вернулись в свою комнатушку без окон и очага. Дверь ее не запиралась, но мы придвинули к ней стол, водрузив на него свечу. Я предупредил Доркас, что она вольна уйти, если хочет, и что после ее всю жизнь будут звать палаческой подстилкой, отдающейся прямо под эшафотом за обагренные кровью деньги.

– Что ж, – сказала она, снимая коричневую накидку (свисавшую до пят, а порой, когда она забывала подоткнуть ее, волочившуюся по земле) и оглаживая грубую, желтоватую льняную ткань дзимарры, – эти деньги уже накормили и одели меня.

Я спросил, не боится ли она.

– Боюсь, – ответила она. И тут же поспешила добавить: – Нет, не тебя!

– Чего же?

Я снял одежду. Стоило ей лишь попросить, я не коснулся бы ее и пальцем, однако мне хотелось, чтобы она просила – умоляла – об этом. Тогда наслаждение воздержанием, возможно, оказалось бы даже сильней удовольствия от обладания ею, а еще очень приятно было бы осознавать, что, пощади я ее, на следующую ночь Доркас почувствует себя еще более обязанной мне.

– Себя самой. Тех мыслей и воспоминаний, что могут вернуться ко мне, если я снова лягу с мужчиной.

– Снова? Ты вспомнила, что бывало у тебя прежде?

Доркас покачала головой.

– Нет. Но я уверена, что не девственница. Мне много раз хотелось тебя – и вчера и сегодня. Как ты думаешь, для кого я мылась? А прошлой ночью, пока ты спал, держала тебя за руку и представляла себе, будто мы лежим вместе, уже насытившись друг другом. И чувство насыщения оказалось так же знакомо мне, как и желание, – выходит, до этого я знала хотя бы одного мужчину. Хочешь, я сниму это, прежде чем задуть свечу?

Тело ее было стройным, груди – высоки и пышны, а бедра – узки. Выглядела она едва ли не девчонкой, но в то же время казалась вполне созревшей женщиной.

– Ты такая маленькая, – сказал я, прижимая ее к себе.

– А ты – такой большой…

Тогда я понял, что все мои старания не сделать ей больно – и в ту ночь, и во все последующие – будут напрасны. Понял я и то, что удержаться уже не смогу. Мгновением раньше смог бы, попроси она о том, но теперь… Нет, теперь об этом не могло быть и речи. Стремясь вперед, я ничуть не боялся напороться на рожон привязанности и, быть может, ревности.

Однако распятым на колу оказалось вовсе не мое, но ее тело. Мы стояли посреди комнаты, я гладил ее и целовал груди, округлые, точно половинки чудесных мягких плодов, а после поднял ее, и вместе упали мы на одну из кроватей. Вскрикнув от боли и наслаждения, Доркас оттолкнула меня, чтобы тут же привлечь к себе снова.

– Как хорошо… как хорошо…

Зубы ее впились в мое плечо, тело выгнулось, словно туго натянутый лук.

Позже мы сдвинули кровати, чтобы лечь рядом. Во второй раз все вышло медленнее; от третьего же она отказалась, сказав:

– Тебе завтра понадобятся силы.

– Тебе-то что за забота?

– Будь на то наша воля, ни единый мужчина не скитался бы без приюта и не проливал крови. К сожалению, миром правят не женщины… а все вы – палачи, каждый в своем роде…

Той ночью пошел дождь – столь сильный, что казалось, будто по черепице над нашими головами грохочет вечный, всеочищающий, всесокрушающий водопад. Стоило задремать, мне приснилось, будто мир перевернулся кверху ногами, и Гьёлль извергает на нас все воды свои, всю свою рыбу, и ил, и все водяные цветы. Во сне я снова увидел лицо, явившееся мне под водой в тот день, когда я едва не утонул. Огромное, кораллово-белое, оно улыбалось с неба, обнажив в улыбке игольно-острые зубы.

Тракс называют Градом Без Окон… Быть может, подумал я, наша каморка – приготовление к жизни в Траксе? Да, наверное, Тракс будет таким же… А может быть, мы с Доркас уже там, и он вовсе не так уж далеко на севере, как я полагал или как мне внушали?