Тень ивы

Так они и ходили: она, скрюченная болью в животе, он, невозмутимый, следом, сопровождающий ее до двери в нужник и ожидающий за ветхой дверцей, пока она не выйдет.

– Может, здесь меня оставишь в покое? – спросила Жанна, когда Селим конвоировал ее первый раз.

– Нет. Покой у тебя будет в Москве, запомни. Раньше даже не рассчитывай.

Когда все той же железной рукой одноглазая подвела ее к гинекологическому креслу. Жанна рассчитывала, что это промывание будет последним позором, но вслед за этим в процедурной-кухне появился Селим, нагруженный картонными коробками, поставленными одна на другую, и поставил их прямо у разложенной на кресле Жанны. Таслима удержала попытку девушки встать или хотя бы прикрыться подолом платья.

– Вот это, – Селим открыл первую коробку, забитую полиэтиленовой гирляндой шариков с белым порошком, – и это, – он открыл вторую такую же полную коробку, – должно вместиться к тебе и к нему, – он показал на мальчика, – в ваших внутренностях, которые мы вам промыли.

Жанна испытала настоящее счастье, что укладывали эти гирлянды в ее потроха им с Ваней раздельно: ей – Таслима, ему – Селим.

***

Тысячу раз спрашивала себя потом Жанна: Ваня ли виновен в тех несчастьях, которые обрушивались тогда раз за разом на нее, а потом и на него, или все-таки виновата она, не выдержавшая, по существу, испытания самого простого для нее, никогда особым аппетитом не страдавшей? Что такое, в сущности, не поесть – не без питья же! – четверо суток пути до Москвы в плацкартном вагоне? Ваня переносил голод легче – он ходил курить на длинных стоянках, она видела, понимала, что курил он «дурь».¹⁸ Не протестовала, она решила, что если их прихватит полиция – будет даже лучше, все разом решится. Сдаться самой ей пришло в голову сразу, как только они остановились на первом полустанке в Оренбургской области. Взяв паспорт со вписанным в него в качестве сына Иваном Алексеевым, 1978 года рождения, и самого Ваню за руку, Жанна спустилась из вагона и, преодолевая сопротивление мальчика, направилась к маячившему на перроне милиционеру.

– Жанка, Жанка, не дури, – зашипел Ваня.

Не успела она и шага от подножки ступить, как рядом оказался мужчина, которого она прежде видела в соседнем отсеке вагона: светлый костюм, галстук, очки, благородная седина в волосах и аккуратной бородке, свернутая газета в руке.

Он преградил ей дорогу, обнял за плечо Ваню.

– Его оставь мне, если решила сдаваться. Он прямо здесь лежать останется. Указательным пальцем мужчина отогнул край газеты, и девушка увидела острие узкого кинжала. Спокойствие, с которым он это сказал, а также молчаливая покорность Вани ее убедили: этот так и сделает, и не только с Ваней.

Тогда она решила держаться подальше от бородатого, полагая, что сдастся, если с проверкой документов подойдут прямо к ней. Но хотя в вагоне и на станционных перронах проверяли документы довольно часто, к ней не подходили, внимание привлекали темнолицые мужчины восточного склада. Женщина с ребенком-подростком вполне русского вида подозрений не вызывала – на это и был расчет.

Вообще, ко второму дню пути она начала понимать, что Селим был прав: она имеет дело с системой, сильной и слаженной. Даже с двумя системами, потому что вторая система – отлова грузов с наркотиками, следующих из Азии в Европу, – была тоже мощной и постоянно обнаруживала себя. В этом убедили внезапные вне станций ночные остановки поезда, при которых из вагонов выпрыгивали, убегая в ночную степь, какие-то люди. Их преследовала полиция или кто-то еще, иногда слышались выстрелы. Полиция проверяла багаж, одежду, вагонные рундуки, да и все скрытые и явные полости и емкости вагона, причем эти действия приносили результаты: находились пакеты и пакетики со знакомым порошком или незнакомыми брикетами, похожими на пластилин, кого-то арестовывали, доносились ругань, крики, рыдания, и опять где-то рядом стреляли.

Ее ужасало, что полиция находила все какую-то мелочевку. Никто не мог добраться до главного груза, сосредоточенного в ее нутре и в нутре Вани, и что не попадался даже Ваня, у которого в кармане куртки – в открытую по существу – лежал пакет с листьями конопли.

Вообще, он многое мог рассказать с самого начала, обо многом предупредить, он – как Жанна с внутренним холодом начинала понимать – тоже был частью системы, но объяснять хоть что-то начал после ее отчаянного выхода к милиционеру.

– Ты, мама, зря, в натуре, лезешь к мусорам. Посадят сразу.

– Но мы же сами сдадимся, Вань!

– Ну, на год тюрьмы меньше дадут. Ты же все равно героин везла. Никого не убедишь, что можно без твоей воли героин проглотить, да еще в жопу затолкать.

«Он прав! – подумала Жанна. – Ну и что?!»

– Мне все равно, тюрьма так тюрьма.

– А мне нет. Я уже там был, ясно? Больше на кичу не пойду. И тебе не дам. Лучше себя убью.

– И меня убей, а?!

– Тебя не за что. Ты же мамочка моя, вообще четкая, нравишься ты мне. Я б и женился на тебе, если че. А себя я и так убиваю.