Тень ивы

В отличие от Жанны, страдал Ваня не от голода: голод как раз отвлекал от другой жажды – жажды покоя и счастья, которые давал героин. И конопля только обостряла желание поесть, загоняя подальше желание куда более сильное – желание вмазаться. Он знал настоящую ценность того, что вез сейчас в своих внутренностях. И опять-таки в отличие от нынешней мамки Жанны – хотел или не хотел – понимал, что и впредь судьба ему оставаться на этом маршруте – в этом деле, рядом с чудесным порошком, который бог послал людям, чтобы они узнали, что такое счастье. Потому он завиноватил именно себя, когда, вернувшись с перрона, нашел Жанну лежащей в проходе вагонного отсека с бледно-зеленым лицом с остановившимися глазами. Конечно, и этот бородатый черт должен соображать, но ведь и Ваня просмотрел из-за своей отлучки на перекур! «Мамка» наелась! После того, как в Волгограде вышли их соседи по купе, оставив на столе хлеб и почти нетронутую тушку вареной курицы, которую заподозрили в протухлости, Жанна осталась одна и, конечно, накинулась на еду. Ничего другого ее «вырубон» означать не мог: капсула, а то и не одна, разорвалась в желудке от движения попавшей пищи, и героин в смертельной концентрации начал всасываться в кровь. Ваня метнулся к «маме», попробовал рывком поднять ее, но даже сдвинуть не смог. Позвал из соседнего вагона бородача – Станько, он и в первый раз ездил с Ваней страхующим, – тот, как обычно, с хмурым видом смотрел в мутное оконное стекло. Он откликнулся моментально, вбежал в отсек, спросил:

– Наелась?!

Ваня пожал плечами – признаваться в догадке смысла не было.

– Давай спускаем ее, сходить надо, а то мертвую будем выносить.

Они с двух сторон подхватили ее, подставив плечи, и сгрузили на перрон с почти двинувшегося поезда. Станько соображал шустро.

– Давай свою куртку на нее. Так. Капюшон на голову, во, на рожу опусти. И погребли к мужскому туалету, – распоряжался он свистящим шепотом. На них оглядывались, но, по счастью, полиции рядом не было. По счастью?! Чем ближе становился световой указатель туалетов, тем тяжелей казался груз, который волок на себе Ваня, – и не потому, что уже не слышал угасающего дыхания Жанны, а потому, что понимал – что сейчас сделает смотрящий, что он должен сделать в соответствии с известными Ване инструкциями. Он должен вскрыть «мамку», а сделать это иначе, как распоров ей живот тем самым кинжалом, с которым Станько не расставался никогда, было невозможно. Вариант «разделки» мертвой «мамки» тоже существовал, но перемещать мертвое тело означало рисковать еще больше.

Открыв дверь в туалет, оттолкнув вставшую навстречу билетершу, Станько зло крикнул ей:

– Щас, мать, заплачу, другу поблевать надо.

Толкая двери кабинок ногой, Станько нашел свободную, где с Ваней привалили Жанну на грязный унитаз и смотрящий сунул Ване в руку смятый комок денег.

– Отдай ей.

И закрыл кабинку.

Ваня отдал билетерше деньги, но увидел, что ее беспокойство это не уняло.

– А чего это блевать? Да вдвоем?!

И смятение Вани, который, закусив губу, вслушивался в происходящее за дверцей кабинки, возбуждало ее еще больше.

– Чего они там делают, а, мальчик?

Выдох, который раздался в кабинке, настолько громкий, что указывал на физическую боль, стал последней каплей.

– Там человека убивают, слышь? Зови ментов, пока не поздно.

Сказал он это негромко, а потом закричал, обращаясь к смотрящему:

– Менты, Станько, уходить надо!

А контролерша на высокой ноте прокричала, поднеся к губам рацию:

– Дежурному наряду полиции срочно проследовать в мужской туалет для задержания! – Это на чистоте в общественных туалетах экономят, но не на техническом прогрессе, так что дама при исполнении повторила свои слова еще раз. Притих народ за перегородками и дверками, вошли из зала ожидания любопытствующие, держась ближе к стенам.

Тут дверь из кабинки, где скрывался с Жанной Станько, резко распахнулась, и оттуда вылетел Станько с блестящими от крови руками, в одной из которых на отлете он держал нож. «Зарезал мамку, – успел подумать Ваня, садясь на грязный пол, то ли от ужаса, то ли отпрянув от выскочившего Станько.