Тени исчезают в полдень

Растерянно стоял Фрол возле ее одежды, опустив руки, стоял, точно прикипели ноги к земле, точно там, за платьишком, пропасть: шагни — и загремишь навечно.

— Ну что, ей-богу?! — нетерпеливо и испуганно повторила Марья. — Уходи, бессовестный!

Небольшой валун закрывал Марью только наполовину. Торчащее из-за камня круглое Марьино плечо омывала прозрачная зеленоватая волна. Марья знала, что вода в Светлихе прозрачная, и обеими руками прикрыла грудь.

Но Фрол и не смотрел на ее грудь. Он смотрел на мокрые волосы. Одна прядь висела над ее глазами, такими же зеленоватыми, как вода. И с этой пряди скатывались и скатывались светлые капельки, разбивались о воду, тихонько позванивая.

— Долго будешь держать меня в воде? — беспокойно спросила Марья.

Фрол слышал голос, но не понял вопроса. Он думал, что когда-то видел уже эти шарики, когда-то они капали и капали вот так… Была ночь, а капельки были светлыми. И падали они в грязь. «Ну а ты что, Фрол? За бабьи подолы, что ли, прятаться решил?» Это сказал тот же голос, какой он слышал вот сейчас…

— Марья! — просяще вымолвил Фрол.

— Я людей кликну, — пригрозила она.

— Я думал, что забыл эти капельки, Марья, — сказал Курганов, не обращая внимания на ее слова. — Они ведь не в грязь тогда капали, на мое сердце они капали… Вот какие дела, Марьюшка.

— Ты сумасшедший, что ли? Уйдешь ли ты, наконец?!

— Сейчас уйдет, — услышал Фрол сбоку голос Анисима Шатрова. Анисим, выйдя из-за дерева, стоял шагах в пяти с железным шкворнем в руках.

Помертвело все в глазах Курганова. А когда черный дым рассеялся. Фрол медленно нагнулся, поднял скользкий увесистый камень и шагнул к Шатрову:

— Обратно ты?! Обратно?!

— Анисим! — пронзительно закричала Марья и, со звоном разбрызгивая воду, побежала из речки. — Фро-ол!

Краем глаза Курганов видел, как мелькают голые Марьины ноги. Явилось вдруг искушение — повернуть к ней голову, оглядеть, какая она, Марья. И было это искушение настолько сильным, что Фрол приостановился было. И видимо, только одна-единственная клеточка мозга предостерегла его: Анисим в это время и звезданет железом по башке.

Фрол мотнул головой, прогоняя искушение, поднял свой страшный камень. И вдруг оцепенел: Анисим сидел на земле, спиной к речке, а шкворень его валялся метрах в десяти. Когда Шатров сел, когда отбросил железную палку — Фрол даже и не заметил.

— Отвернись и ты, дай бабе одеться, — сказал Анисим. — Потом драться уж будем.

От удивления Фрол замер, как парализованный. Только и смог произнести:

— А?!

Медленно опустил руку, с недоумением осмотрел свой камень и разжал пальцы. Камень соскользнул с ладони и гулко ударился о голыши, обкатанные несильной волной Светлихи.

Вроде недолго, всего какое-то мгновение, стоял так Курганов. Но вот уж оказалась возле него Марья и окатила диковато-презрительным взглядом:

— Вы что же, а? Ты, Фрол, что выстраиваешь?

Голос ее прозвучал неожиданно мягко, с материнским укором.

Плотно облепленная розовым ситцевым платьишком, с мокрыми, спутанными волосами, она пахла свежей, словно только что из темного, глубокого колодца, водой. Почему-то именно об этом думал Фрол, смотря в ее смягчившиеся, даже немного виноватые глаза. И еще он подумал, что она, пожалуй, не тяжелее того камня, который он только что выронил из рук.

— Вот так… — произнес Анисим, вставая. — Пойдем, Марья.

И они пошли в деревню. Шагали рядом. Анисим смотрел себе под ноги, а Марья все оглядывалась и оглядывалась. Потом они исчезли за домами.

«Значит, не трепал Демид насчет Анисима», — жгла и жгла Фрола одна и та же мысль.

Засунул руки в карманы так, что затрещала материя.

— Эх!..

И подхватила Фрола Курганова прежняя угарная волна.

…В тот день по распоряжению Марьи конфисковали имущество Меньшиковых. Одурев от самогонки, Фрол оказался под вечер в ограде Филиппова дома. Филька, синь синем, простоволосый, сидел на высоком крыльце, невидящими глазами смотрел перед собой. Теплый июньский ветер свободно гулял по огромному двухэтажному дому, хлопал дверьми, резными ставнями.

— Филя… Филя, поешь хоть, родимый мой, а!.. Ну поешь ты, ради Господа! — ныла жена Филиппа, остроносая и острозубая, как щука, Матрена, ползая у ног мужа.

— Тятька… пойдем в дом, тятенька-а-а! — размазывала по лицу грязные слезы дочка Филиппа Меньшикова Наташка.

Недалеко возле крыльца, под забором, лежал вниз лицом Демид.

— Ага, растрясли вас, сволочей! — злорадно закричал Фрол.

Он, шатаясь, стоял посреди двора, заложив руки в карманы. Демид, не вставая, поднял с земли черное, как чугун, лицо.

— Уйди отсюда… пока цел, — процедил он.

Но Фрол опустился перед ним на корточки:

— Пойдем выпьем, а? Я угощаю сегодня…

— Над чем смеешься, сволочь? Над горем человеческим?!

— Я над собой, может, смеюсь, понял? Какое у тебя такое горе? У вас горшки да тряпицы, а у меня душу всю, сердце вытрясли, сердце, понял?! В грязь кинули да растоптали! И кровь с него, как с помидора под сапогом, понял?! У тебя есть сердце, а? Э-э…

Махнув рукой, Фрол встал.

— А тряпки — тьфу! — плюнул он. — Да и люди разве вы? — И вышел на улицу.