Тени пустыни

Он не успел закончить. Гулям не успел ответить. Зацокали копыта, загрохотал засов калитки. В Чаарбаг Фаурке вторгся, как всегда веселый, шумливый, добродушный, его превосходительство генгуб Абдуррахим. И вся цветущая его физиономия, и его шитый золотом мундир, и белый султан парадного головного убора сияли, светились радушием и удовольствием. Борода струилась по орденам. Изысканности комплиментов, которые он расточал Насте — ханум, мог позавидовать даже царь придворных льстецов, знаменитый поэт Шибиргани. Изысканные кушанья, которые подали на серебряных блюдах десяток слуг, по вкусу соперничали с кухней самого шаха персидского. Изысканные мелодии, которыми услаждали слух внезапно появившиеся тотчас же после его прибытия музыканты, могли сравниться только с мелодиями рая.

Абдуррахим вполне оправдывал нелестное прозвище, которым только что наградил его Джаббар ибн — Салман, — Барабан. Особенно «громко» он вел себя потому, что накурился гашиша. Обострившееся восприятие делало ум его прозрачным и ясным, точно хрусталь. Вся пышность, весь шум и треск, вся изысканность угощений и музыки понадобились Абдуррахиму, чтобы подсластить горькую пилюлю.

Генгуб явился в тихий виноградник с целью, как он заявил, уведомить своего высокопоставленного пленника о часе расставания. Завтра дорогой гость отбывает в Кабул. Горе генгуба Абдуррахима, порожденное сим обстоятельством, не поддается описанию…

Бедная Настя — ханум! Как больно сжалось ее сердце. Нахмурился и Гулям, хотя губы его кривились в учтивой улыбке.

— В моих силах и… — тут Джаббар ибн — Салман многозначительно поднял свои белесые брови, — и в силах его превосходительства генгуба отсрочить… отложить выезд, не очень приятный вашей прелестной мадам, которой так не хочется расставаться с райским Гератом… Не правда ли?

Странно, генгуб Абдуррахим при своем появлении очень церемонно приветствовал и Гуляма и его супругу, но даже не кивнул головой Джаббару ибн — Салману.

«Они уже виделись сегодня», — подумал Гулям.

Музыка гремела очень громко, очень резко. За столом поэтому все говорили громко. То, что Гулям не ответил на вопрос Джаббара ибн — Салмана, можно было приписать тому, что он не расслышал вопроса. И араб вновь повторил:

— Отложить выезд в моих силах и во власти генгуба…

В стальных глазах его появилось нечто такое, что вдруг словно начало подхлестывать Абдуррахима. Правитель Герата сразу потерял свою беззаботность, и брови его насупились. Пришла пора решений и действий. Не столько решалась судьба бывшего опального векиля, сколько предстояло решиться вопросу: а с кем вы, господин губернатор Герата Абдуррахим? Не пора ли вам определиться? Независимость? Но тогда война и все превратности, связанные с ней. Отказ от независимости? Почет и покой, по крайней мере на известное время.

С трудом Абдуррахим выдавил из себя:

— Позволю вспомнить слова любимого поэта:

Не каждую тайну, сокрытую в сердце, открой другу.

Аллах знает: твоим врагом он сделается завтра.

И не спеши причинить вред твоему врагу.

Аллах знает: он станет завтра твоим другом…

Он явно гаерничал. Странно было видеть это в таком представительном, красивом, увешанном сияющими регалиями вельможе. Джаббар выразительно пожал плечами. Щека угрожающе задергалась.

Абдуррахим спохватился:

— Отложить отъезд в наших силах.

Он сказал это с таким видом, как будто прыгнул в пропасть. Было только непонятно: сказал он «в наших» в применении к своей персоне, из особого уважения к себе, или говорил он о себе и об арабе… Гулям понял, во всяком случае, что Абдуррахим в сговоре с Джаббаром ибн — Салманом. И тут он вспомнил все, что слышал об этом арабе, о всех делах его, и что — то вроде спазмы сжало его горло. Не в силах преодолеть отвращение, он коротко сказал:

— Я готов выполнить приказ… Мне бояться суда нечего. Совесть моя чиста…

Округлые щеки и даже орлиный нос генгуба побагровели.

— Мы, старики, храним мудрость и осмотрительность предков, — сказал он недовольно. — О, суд никогда не бывает свободным и независимым. Он только язык, выражающий мысли и волю правителей. Вы, молодые, считаете негодным все, что является, так сказать, отклонением… отклонением…

Он так и не сказал, что именно, но презрительная усмешка говорила красноречиво, что он не очень ценит благородные побуждения Гуляма.

И вообще трудно было в его неустойчивом положении принимать решения, но Гулям оказался слишком неустойчивой ставкой. За таким пойдешь, бед не оберешься. Единственное, о чем жалел теперь генгуб Абдуррахим, что слишком разоткровенничался. Лучше бы такого разговора совсем не было.

Ничем не показал своего разочарования и Джаббар ибн — Салман. Он даже заметил: «Стойкие не сходят с путей справедливости», но при этом плохо улыбнулся. Однако он сделался даже любезнее, приветливее с Настей — ханум. Он выразил сожаление, что ей, такой хрупкой и нежной, предстоит перенести столько лишений. Больше всего, оказывается, его пугало, что ей предстоит разлука. «Едва ли господин генгуб сможет теперь допустить послабления в отношении господина векиля. В дороге не исключены всякие случайности».