Теорема Столыпина

Казенная деревня была в ведении Министерства финансов, а главной его заботой было поступление податей в казну. И люди, их платившие, интересовали правительство только в этом качестве, хотя с конца XVIII в. немало было сказано красивых слов о «попечении» над крестьянами, оставшихся, впрочем, словами.

Ради подушной подати можно было «раскулачить» черносошных крестьян, перевернуть все жизненные понятия сотен тысяч людей, и воспитывать веру в то, что царь всегда сделает так, как нужно большинству (крепостническая демократия) и т. д.

С одной стороны, Киселев продолжил эту линию и ввел, хотя и не полностью, уравнительное землепользование у однодворцев и казаков.

А с другой, его реформа во многом была прорывом.

Впервые в истории России было создано министерство, в ведении которого находилось 20 млн. налогоплательщиков, которое гласно объявило своей главной целью подъем их благосостояния, а фискальные мотивы отодвинуло на второй план. Правительство едва ли не впервые увидело в крестьянах людей. Оно впервые сделало для них что-то, кроме кормежки в неурожайные годы.

Реформа Киселева коснулась многих болевых точек будущей Великой реформы 1861 г.

Уверенный в опасности перехода «из полного рабства» «вдруг к полной свободе», он предпринимает попытку введения государственных крестьян в правовое поле, поскольку это путь выхода из психологического наследства русской истории.

Киселев понимает, что рано или поздно режим изменится. А столетия беззакония — плохая школа для этой новой жизни. И он хочет приучать людей к ней постепенно.

Ведь грядущее освобождение неотвратимо поставит перед Россией ряд сложнейших проблем, помимо баланса распределения помещичьей земли и платежей за оную.

И одной из главных здесь будет проблема сознания, сформированного в крепостничестве. Киселев считал, что перемены в этом сознании сами собой не произойдут.

Поэтому я считаю его преобразования рубежом в крестьянской политике Империи, потому что это была — в числе прочего — попытка подготовки миллионов людей к свободе. Насколько она могла быть успешной в тогдашних условиях — другой вопрос. Однако убежден, что в той конкретной ситуации и намерения Киселева дорогого стоят.

Вместе с тем еще раз подчеркну — правительство своими, что называется, руками почти полтораста лет до Великой реформы насаждало в русской деревне аграрный коммунизм — по причине его тактических удобств. О стратегических последствиях этой политики задумывались немногие.

О «как-нибудь» и «кое-как»

В 1907 году С. Ю. Витте, подводя итоги русско-японской войны, заметит: «Российская империя, в сущности, была военной империей; ничем иным она особенно не выдавалась в глазах иностранцев. Ей отвели большое место и почет не за что иное, как за силу».

Так было и в петровские времена после Полтавы, так и было и при Александре I и его брате. Не зря тогда граф М. С. Воронцов однажды язвительно заметит, что у нас «командование дивизией почитается верхом человеческого совершенства».

Вместе с тем мы должны понимать, что военная мощь России нимало не коррелировала с тем, как работали внутренние механизмы обеспечения боеспособности русской армии, а шире — российская система управления вообще, поскольку все было взаимосвязано.

Важную информацию в этом плане сообщает известная записка графа А. Ф. Ланжерона «Русская армия в год смерти Екатерины II», задумывавшаяся им как введение к мемуарам о российском периоде своей биографии[41].

Надо сказать, что еще не зная о ее существовании, я с юности множество раз повторял высказанное в ней мнение автора о русском воинстве, вычитанное, помнится, у Петрушевского, которым (мнением) всегда несколько тщеславился. Пересказывал я его примерно так: «Судя по размерам внутреннего беспорядка, русская армия должна была бы быть одной из слабейших в Европе. Между тем она является одной из сильнейших. Объяснить данное противоречие я не могу, я могу на него только указать»[42]. Собственно говоря, для объяснения данного парадокса Ланжерон и написал этот текст.

Так и возникают аргументы в пользу спорного, но для многих из нас лестного соображения о «загадочной русской душе».

Записка — панорамный очерк внутреннего устройства и повседневности армии, как бы миниэнциклопедия. Автор касается весьма широкого круга вопросов, которые, как правило, игнорируют парадные батальная живопись и литература — от рекрутских наборов до характеристики генералитета, от бесконечных финансовых махинаций до военного образования, от повседневной жизни солдат и офицеров до порядка чинопроизводства, от телесных наказаний до устройства артелей и обозов, от сибаритства военных до вредной для службы роли гвардии и т. д. За недостатком места я коснусь лишь того, что важно для нашего изложения, опуская, увы, множество колоритнейших деталей и характеристик.

В центре записки — впечатляющая картина удивительного беспорядка и масштабных злоупотреблений.