Теория бесконечных обезьян

Вот бы такую табличку. «Пожалуйста, не будьте мудаком». Показывать ее каждому второму встречному. Двинутым заявителям; покрывающим уродов свидетелям; судьям, которых подмазали и попросили забраковать дело с неудачным обвиняемым. А заодно опять же развесить на столбах. «Пожалуйста, не будьте мудаками, граждане-товарищи. Работы и так дохера. Разве это так сложно?»

– Вы что, были с ней настолько близки? – вырывается помимо воли, не удержать, только и остается сцепить пальцы на столе. Формулировка-то какая: «с ней». Даже не с «убитой». Ну хотя бы не с Варварой, Варей, Варенькой…

– Настолько – это насколько?

– Чтобы вам с хакером этим рисковать и злить филинов… ну, Управление «К» [21]. Вами же оно займется в случае утечки.

Снова Джинсов делает глоток, нервный какой-то, судорожный. Тишина.

– Она была как я. А я – как она. Только я пиздлив, а она молчалива. Я Мюнхгаузен, а она – Джоконда. И оба мы что-то среднее между собакой на сене жизни и кошкой на раскаленной крыше творчества. А теперь вот ее нет, а я остался. И жизнь, творчество все какое-то… говно. Не то. Устроит ответ?

Устроит. Настолько, что лучше бы и не слышал. Сколько рыцарей на самом деле было у мертвой Прекрасной Дамы? Почему голоса их так похожи на его собственный?

– Но не-ет, я не вы. – Джинсов мог бы быть стервятником, кружащим и клюющим в темя, раз за разом. – Никакого молчаливого сталкерства, никаких помыслов о том, каково с ней это самое, никаких, короче, поползновений.

– С чего вы решили… – Кровь вскипела, вот-вот загорится. Игла во лбу раскалилась.

– Да на лице у вас написано. – Тон повышается с каждым словом. – Да потому что приперлись. Потому что еще не свалили. Из благородства так в жизни не делают, по крайней мере не загруженные следаки в ебенях. Вы и прислать кого могли. Но у вас личное.

Личное. И не выходит ни огрызнуться, ни осадить. Зато задним числом обуревает мысль: почему не работает «в поле», почему с такой чуйкой – педагогишка и писака? Колола бы эта собака страшная всех свидетелей и подозреваемых, даже самых крепких. Как два пальца об асфальт бы колола, грызла и не давилась. Раскрываемость бы подскочила, скорость… обвиняли бы, конечно, в пытках, но Джуд Джокер – это все-таки не «слоник» и не «славка».

– Нет-нет, я не вы… – Джинсов мотает головой с задумчивой жалостью. – Такого мне не понять. Я сразу беру, если мне что-то надо; подхожу, если кто-то интересен. Не оттягиваю до…

– До смерти?

Так ведь и получилось: оттянул до смерти. Не написал, не поговорил, не разочаровался и не утвердился в своем «культе», просто дал культу умереть с божеством, а теперь вяло, бессмысленно, бездарно пытается расследовать смерть этого самого божества. Звук такой – будто лошадь фыркает. А фыркает всего лишь Джинсов.

– До смерти – тем более. Я вообще весьма коварен и липуч. Как банный лист.

Молчание. Запахи – еды, чьих-то духов, мангального дыма – ползают под потолком. Мысли – и о Варваре Перовой, и о времени, которое убегает бессмысленно, и о Лешке снова – грызут хуже собаки. Страшной. Вот этой. А в сумке так и лежит «Пикник на обочине».

– Но, кстати, вы бы ей понравились. Может, не в том смысле, но понравились бы.

Что тут ответишь? Главное, не спросить: «А вы нравились?» Хватило Черкасова.

– Так можно считать, что мы договорились?

А что тут считать, что решать? Даже если этот писатель в кусты прыгнет, отказавшись от своей ереси про хакера, – не привыкать. По морде не били, на ковер не вызывали? Били. Вызывали. Как там сказал Джинсов? «Я Мюнхгаузен». Мюнхгаузенов стало мало, не у каждого имеется даже самое допотопное пушечное ядро, не говоря уже о последних каплях рассудка. Но за косицу из болота – по-прежнему возможно вытянуть. Сколько бы болот в Подмосковье ни осушили, постоянно приходится.

– Хорошо, Евгений. – Рука уже вынимает блокнот с привязанным карандашом, придвигает через стол. – Пишите вашу почту. Я отправлю вам фоторобот. Но очень прошу… – Он медлит, тоскливо глядит на чужое пиво: в горле как-то пересохло. – Никаких резких, категоричных сопроводительных формулировок. Никакого «Помогите найти убийцу», тем более «Ищем эту мразь»: видели такое, кончалось плохо. Даже в вашем собственном инстаграме – воздержитесь. И, разумеется, если будут подвижки, все сразу удалить. Людям в издательстве, я надеюсь, вы тоже это передадите. Хотя, думаю, они-то репутацией деловой и так дорожат.

– Непременно. Передам. А чем они там дорожат, сами разберутся.

Джинсов улыбается – приятная все-таки улыбка, на Лешкину чем-то похожа, только тусклее. И на Варину тоже, даже больше – они вообще неуловимо друг друга напоминают. Не лицами, нет, но, может, неопрятной естественностью волос, и манерой делать селфи с одного ракурса, и даже постами этими – глубокими, грамотно-матерными, жизнелюбивыми и все равно – грустными, грустными, грустными. На шепот похоже. Ласковый успокаивающий шепот из далекой-далекой темной комнаты.

– Что ж. Спасибо за содействие.