Теория бесконечных обезьян

Они не заморачиваются вообще ничем. Как не заморачивался мир, когда ломал их. Ставил дедлайны; топил в таких потоках информации, что не переварит ни один суперкомпьютер; сталкивал лоб в лоб с… как там сказала Крылацкая? «Это Глеб, он мудак». Да. С мудаками. Хотя, если подумать, слова того Глеба про недопонятых и недотраханных – девиз нынешней развлекательной индустрии, что книжной, что киношной, что игровой. Напялить на человека очки, но не розовые, а 3D. Чтобы побольше напирающих образов, звуков и ощущений. Чтобы не-жить, не-здесь, не-так. Чтобы легально свалить куда-то в иллюзию, раз уж с наркотиками борются. Свалить, а потом, возможно, сойти там с ума, потому что иллюзию от реальности будет уже не отодрать: слиплись намертво, как ткань брюк с разбитой в мясо коленкой.

– Мне очень жаль, Дим.

– Что?..

Лешка опять глядит вдаль, а недвижная машина тихо, успокаивающе урчит.

– Ты ведь уже воображаешь, как все будет, правда?..

Получается только кивнуть, сжав зубы. Невменяемость – вердикт скользкий. Если что-то удастся доказать, если назначат лечение в соответствующем заведении… то на сколько? Кто-то так пожизненно и остается: от лекарств и терапии становится овощем. Кого-то доводят до суицида крики по ночам или внезапное раскаяние. А вот кто-то через пару годков – все, на учет и на волю, а там твори что хочешь. Что ждет Алису? И… что делать самому?

– Ты только не психуй, хорошо? – Лешка опасливо втягивает носом воздух, будто чуя запах гнева. – Это того не стоит. Во-первых, найдем, как ее упаковать получше, в законодательстве же есть кое-какие варианты. А во-вторых… нужно дальше жить. Жалко такую даровитую чувиху, как твоя Варвара. Но…

– Постараюсь. – Только на это хватает голоса да на смешок из-за «даровитой чувихи». Даже про «варианты» уточнять сейчас не хочется, сил нет. – Спасибо, Лех. Не…

– Ты мне поверь, со всем можно жить дальше. Сложно, но можно.

Вздыхают почти хором, будто без году старики, и от этой синхронности неловко хмыкают, тоже вместе – ну прямо ситком, еще бы за кадром кто-нибудь заржал. Замолкают. Было бы это так легко – дальше жить, не было бы несправедливости, злобы… холодного жжения внутри, будто азотом по бородавке. Впрочем, последнее-то можно прогнать. Надежный способ есть, утром помог.

– Покурим не на ходу, а? – Рука уже вылавливает из бардачка приветливо шуршащего «Капитана». – Есть минут пять лишних. Передохнем.

– Ну давай… – Лешка наблюдает за каждым движением, нервно как-то. Неужели ждет срыва? Какого, интересно? Мата? Битья головой о предметы? Жалоб, а то и угроз в пустоту?

Зажигалка с рыжей чертовкой чиркает, фантомный шоколад сластит губы, раковый дым с готовностью согревает нутро и расслабляет мозги. Прав Лешка, прав… Не стоит даже думать о жести. Не потому, что по-своему жалко всех этих юных гражданских мышат, не видевших в жизни ни одного расчлененного трупа, но все равно мнящих себя великомучениками эпохи. Не потому, что закон есть закон. И даже не потому, что, если поймают на этой самой «жести», весь отдел, и Лешка, и мама не отмоются. Просто… нет смысла. Исчезла Ванилла, Варвара, Варя. Замолчали солнечные волки. Написать бы – будь хоть какой литературный дар – самому книгу, странный и злой роман о мире, в котором с убийством убийцы жертвы его бы воскресали. Жизнь за смерть. Да, хорошее было бы название, «Жизнь за смерть». Надо Лешке рассказать. Забавно же и, как бы сказал Джинсов, терапевтично. Но пока это просто книга, даже не существующая, а реальность другая. И нет в ней смысла плодить мертвецов.

– Лех, держи… – После трех затяжек Дмитрий, спохватившись, протягивает ему сигарету. – Тут фильтр мразотный какой-то, накаляется быстро и плющится.

Лешка, продолжая напряженно как-то, едва ли не обреченно смотреть, бормочет: «Спасибо». Протягивает руку. Берет сигарету, вставляет меж губ, но движения все то ли сонные, то ли…

– Лех?..

Еще до первой затяжки его сотрясает, блеснувшие глаза жмурятся. Судорожное это движение головы и плеч откуда-то знакомо, но вспоминается не сразу. Всплывает догадка лишь через несколько раскаленных добела душных секунд – когда сигарета падает, когда прожигает кресло, когда сам Лешка, зажав рукой рот, вылетает из машины.

«Не трогайте, не смейте ко мне лезть, не…»

Из окна видно, как Лешка сгибается, уперев руки в колени. Волосы падают на лицо и закрывают почти всё. Честнее отвернуться, поскорее. Подождать, опять перебравшись на водительское место и прислонившись в трупном изнеможении лбом к рулю. Вдох. Выдох. Счет до десяти. Все нормально, просто Лешка слишком хорошо знал, о чем говорит.

«Ты мне поверь, со всем можно жить дальше. Сложно, но можно».

До десяти. И снова. И еще. Сколько прошло? Минута или две. Хватит.

– Лех… – Он выбирается из машины медленно, навстречу вдоль трасы идет осторожно. Лешка сидит на корточках на тонкой границе между мартовской размерзшейся землей и асфальтом, сгорбился, лицо закрывает руками. – Что… с пирогами что-то не так было?