«Теория заговора». Историко-философский очерк

Как раз в чрезмерной «эмоциональности», скрывающей отсутствие какой-либо объективной фактологической базы, ревизионисты упрекают «ортодоксальных историков». В своём выступлении «Американский профессорский класс и ревизионизм» на Тегеранской конференции по проблеме Холокоста американский ревизионист Б. Смит подробно рассматривает вопрос о причинах неприятия ревизионизма представителями американского интеллектуального сообщества. Среди главных причин называется именно «эмоциональная зацикленность» на идее Холокоста. Это подразумевает изначальное отторжение основных аргументов ревизионизма, какими бы научными доводами и аргументами они не подкреплялись. В качестве примера Смит приводит реакцию профессора П. Хейеса на публикацию в студенческой газете ревизионистского текста. «Профессор Хейес тем не менее не адресовал нам никаких своих взглядов, касающихся существа нашей публикации. Он проигнорировал опубликованный текст в скромной колонке “Только послушайте” в студенческой газете, обвинив меня в “манипулировании”, “обмане”, “искажении”, “невежестве”, “запугивании”, “неприличии”, “мошенничестве”, “двуличии”, “предвзятости”, “безвкусии”, “запугивании” подобных ему академиков»^{231}

. Подобное обращение к эмоциональным эпитетам скрывает стремление сделать тему Холокоста табуированной, вывести её из области не только потенциальной критики, но и просто беспристрастного разговора. Основанием же понимания навязываемого иррационализма служит «теория заговора», вскрывающая «двойное дно» истерии вокруг Холокоста: «Будучи не в состоянии обсуждать тему Холокоста используя рациональный словарь, профессорский класс одинаково не в состоянии объяснить американцам и ценность союза США с Израилем»^{232}

. Таким образом, борьба ревизионистов за научность вполне органично сопрягается с конспирологическим мышлением. Ценность этого примера заключается в том, что сами ревизионисты достаточно опосредованно обращаются к «теории заговора», без которой их построения всё-таки теряют фундаментальность.

Адекватные примеры сопряжённости «теории заговора» с научной сферой мы можем найти и в отечественной конспирологии. Так, Ю. М. Иванов, автор работы «Евреи в русской истории», в начале исследования обращается не к вопросам, связанным с особенностью бытования евреев в России, а к анализу проблем, имеющих научное, общетеоретическое значение. Речь идёт о таких базовых, фундаментальных положениях, как теория относительности, концепция трёхмерности пространства, теория большого взрыва. Приводится ряд возражений в отношении названных теорий и концепций, в частности, касающихся вопроса о трёхмерности пространства: «Нет ровно никаких причин нашему пространству оказаться в каком-то особом, привилегированном положении, и оно абсолютно не обязано в этом краю Галактики быть целочисленным, трёхмерным, поскольку Природа вообще избегает целочисленности. Это мы, по убогости своего логического фундамента, придумали такую математику с её известным натуральным рядом чисел, который сам по себе представляет собой не более чем один из возможных вариантов в море бесконечных случаев…»^{233}

Позволим себе прервать довольно длинное авторское рассуждение, последовательно развенчивающее названные основы современной точной науки. Безусловно, авторские возражения достаточно наивны и позволяют говорить о дилетантском уровне познания. Но дилетантском научном

уровне, учитывая многоступенчатость науки как социокультрного образования.

Ю. М. Иванов заявляет о необходимости защиты науки, оказавшейся орудием тайного еврейского диктата. К примеру, названная концепция «большого взрыва» утверждается в науке как развитие положений «теории относительности», появление и всемирная популяризация которой не имеет ничего общего с наукой: «Основываясь на неправильных положениях теории относительности, брат по крови Фридман, в 1922 году выпускает в свет ложную модель взрывающейся Вселенной. Видимо, это самая большая сказка в Истории Земли. Его дружно поддерживают другие евреи, которые мёртвой хваткой вцепились в центральные места в науке отнюдь не для движения самой науки, а для защиты всех еврейских идей, а также недопущения идей действительно научных»^{234}. В этом отношении слова А. И. Фурсова и Ю. М. Иванова приобретают внутреннюю концептуальную целостность. Просто А. И. Фурсов избегает конспирологической лексики и конкретности, оставаясь целиком в рамках научного языка, хотя внутренняя корреляция позиций несомненна. Единственное с чем мы можем согласиться из «списка обвинений» в адрес конспирологии, имеет отношение к фактору субъективности. Но, говоря о значении субъективности в «теории заговора», мы должны иметь в виду не инкриминируемую крайнюю предвзятость в конспирологических построениях, а особое отношение между субъектом конспирологии и тем, что составляет саму конспирологию, её содержательный и методологический базис. В следующей части нашей работы мы коснёмся анализа субъекта в конспирологическом пространстве, не равного, разумеется, понятию «субъективности».