Терапевт

Последний раз мы с ней виделись чуть ли не год назад. Я смотрю на часы: ехать осталось четыре часа с четвертью. Поезд набирает скорость, и чувствуется, что он поднимается всё выше, в горы. Мы вчетвером записались волонтерами на Ночной джазовый фестиваль, проведем там целых три дня. Ответственности никакой: будем помогать с простыми поручениями, вместе пить пиво и ходить на концерты. Я отпросилась с работы. Сигурд обрадовался за меня — даже слишком обрадовался, что сможет несколько дней дневать и ночевать в своей школе, не чувствуя себя виноватым передо мной. «Конечно, поезжай, — сказал он, — потусуйся с подругами, но знайте меру, развлекаясь… Ха-ха, нет, если серьезно, желаю вам отлично провести время».

Так и сделаю.

* * *

Я замечаю ее раньше, чем она меня. Стоит под крышей перрона и взглядом ищет меня среди вываливающейся из поезда толпы. Она отрастила волосы, теперь они спадают ниже плеч. Есть в ней та беспечная врожденная элегантность, которая распространяется и на тех, кто с ней рядом; когда я — придаток Роньи, со мной тоже считаются. Она еще не увидела меня, хотя я машу ей, и мне приятно видеть, как она ждет меня, высматривает… Это меня она ждет! Какое наслаждение, когда она наконец вскидывает на меня просиявшие глаза. Энергично машет мне, подскакивает на носках и громко зовет меня.

Мы обнимаемся.

— Сара, старушка, — говорит Ронья, уткнувшись носом в мои волосы, — я так по тебе скучала, знаешь?

И мне с трудом удается не разреветься.

— Ронья, дуреха, — говорю я, пытаясь справиться со слезами, — конечно, знаю.

Ночь на 10 марта: O’кей, o’кей

Что это? Я резко выброшена из сна и всматриваюсь, широко распахнув глаза, в кромешную тьму спальни: зацепиться взгляду не за что. Что меня разбудило? Шум? Теперь все тихо. Несколько секунд я лежу в полной боевой готовности. Поскрипывают доски, воет ветер. Издалека еле доносится громыхание метро, но я в своем взбудораженном состоянии не уверена, что и вправду слышу это; в последние дни я столько раз улавливала ухом лязганье поездов, вслушиваясь в оставленную Сигурдом тишину, что оно вполне может мне примерещиться.

Нет, ничего не слышно. Нащупываю на тумбочке телефон. Стараюсь не глядеть на фото, где Тео, Сигурд и я позируем с апельсиновой кожурой во рту, сразу смотрю на часы. Ага, 2.43.

И тут что-то скрипит. Не так, как скрипят от ветра деревянные дома. Так скрипит пол, когда по нему идут: явный, отчетливый скрип. Я сажусь в постели. Включаю свет. Уж не знаю, что я ожидала увидеть, но в спальне никого, как и прежде. Мой взгляд беспокойно перескакивает с места на место: со штатива, где висят рубашки, мои и Сигурда, на комод, потом на окно, на его сторону постели, опустевшую навеки, на его тумбочку, на мою, на лампу над головой, снова на окно. И тут я слышу шаги. Сверху. Отчетливый топот, ритмичное постукивание. На чердаке кто-то есть. Кто-то ходит по кабинету старого Торпа. Слышу, как этот кто-то выходит оттуда; как закрывается дверь. И вдруг чувствую: вот оно, кто-то есть на площадке лестницы там, наверху.