Терапевт

По всему городу мерцают маленькие точечки света. Уличные фонари, опустевшие служебные помещения, где всю ночь не выключается свет и зря расходуется наше общее электричество. А еще автобусы, продуктовые ларьки, пекарни и редакции газет: там уже вовсю идет работа, полагаю я. И наконец, одинокие бедолаги, страдающие бессонницей. Интересно, сколько таких набирается за ночь в среднем… Я вдруг испытываю душевное единение с ними.

— Ну вот, — говорит южанин, — мы осмотрели весь чердак, проверили все выходы и, должен сказать, никаких следов взлома не нашли. Вы уверены, что вчера вечером заперли дверь?

— Да, — отвечаю я.

Мысленно возвращаюсь к прошлому вечеру. Заперла ли я дверь? Точно ли, что когда я вспоминаю, как запирала ее, то имею в виду вчерашний вечер, а не вечер накануне? Может, нервы у меня так шалили, что я забыла ее запереть?

— Абсолютно уверены?

Я прикидываю в уме.

— На девяносто пять процентов.

Полицейские переглядываются.

— Когда мы пришли, входная дверь была открыта, — продолжает южанин, — и кто ее открыл, мы определить не можем. К тому же он мог проникнуть в дом через открытое окно и закрыть его за собой.

Я киваю; жду, какие еще альтернативы они предложат.

— А если не это… — говорит южанин, взглянув на коллегу.

— А если не это, то остаются еще две возможности, — подхватывает тот. — Он мог пробраться в дом днем, если вы на какое-то время оставили дверь незапертой. Или у него есть ключ.

— У кого, кроме вас, есть ключ? — уточняет южанин.

— Ключ был у моего мужа, — говорю я. Мои слова звучат вздохом: был — потому что Сигурда больше нет. — Но этот ключ нашли при нем или на нем, так что он где-то у вас. И еще у его матери есть ключ.

Они кивают.

— А это не могла быть она? — осведомляется один.

— Нет, — говорю я, — нет, не могу себе представить, чтобы она вот так влезла в дом, побродила по нему и убежала.

— Она же только что потеряла сына, — говорит тот, что похож на азиата. — Возможно, она в шоковом состоянии. Может, хотела взять какую-то его вещь на память…

Не знаю, что ответить на это. Перед глазами стоит вчерашняя Маргрете, трагически прекрасная, в легком подпитии.

— Позвоните ей завтра, — предлагает южанин, — пусть проверит, на месте ли ее ключ. Его могли забрать.

Что-то в его интонациях подсказывает мне, что они собираются закругляться.

— И что теперь? — спрашиваю я их. Они смотрят на меня, друг на друга, снова на меня.

— Теперь мы напишем отчет, — отвечает тот, что со шрамом, — и отправим его человеку, ведущему расследование вашего дела. В смысле дела о вашем муже.

Они смотрят на меня, а у меня в груди растет паника: они не понимают! Они собираются уходить!

— Нет, я имею в виду, что теперь будет со мной? Вы разве… я не знаю, просто уйдете, и всё? А я останусь?

Южанин опускает взгляд на свои руки. Я тоже смотрю на них: они густо поросли светлыми волосами.

— Если вам боязно оставаться тут, — говорит он, — можете поехать к кому-то из своих знакомых.

Анника, папа, Маргрете. Выбор невелик. Анника была бы рада, но не знаю… склоняюсь к тому, чтобы остаться. Я здесь живу. Это мой дом. В этом никакой логики, и все же: если б Сигурд стал меня искать, он пришел бы сюда, вернулся бы домой.

Я действительно это думаю? На полном серьезе? У меня что, крыша едет? В ушах звучат слова непревзойденного Гюндерсена: заключение о результатах вскрытия ожидается во вторник. И потом он добавляет: «Сара, не стоит в этом сомневаться». А вот буду сомневаться, Гюндерсен, буду.

Заключение еще не поступало. Остается слабенькая надежда на то, что это не Сигурд. Не знаю, какие выводы делать, если окажется, что это не он; но я знаю, что если Сигурд придет поговорить со мной, то я хочу быть здесь.

— Я хочу остаться здесь, — говорю, — я здесь живу. Не совсем понимаю, зачем мне к кому-то ехать?

— Да нет, — говорит второй, и его тон подсказывает мне, что я ему уже изрядно надоела, — это вам решать, естественно.

Южанин с волосатыми лапами говорит:

— Имеются ли основания полагать, что к вам снова влезут?

— Понятия не имею. Я же не знаю, зачем вообще ко мне влезли…

* * *

После ухода полицейских я запираюсь в своем кабинете. Притащила, зажав под мышками, одеяло и подушку; в левой руке ключи, в правой — самый острый из кухонных ножей.

Здесь покойнее, надежнее. Ключ есть только у меня, запасного нет даже у Сигурда. Я запираю входную дверь, затем дверь между крохотной комнатой ожидания и кабинетом. Придвигаю к двери письменный стол и еще подпираю его офисным креслом. Если кто-нибудь попытается сюда проникнуть, я уж точно проснусь. Заворачиваюсь в одеяло. Лежать на полу жестко и неудобно, но я и не рассчитываю выспаться. В руке у меня нож.

* * *

Вот что мне помнится из тех дней, что я провела тогда на ночном джазовом фестивале.