Терапевт

— А ты чего так рано дома? — спрашиваю я его.

— Кто такой Массимо? — спрашивает он.

— Массимо? — спрашиваю я, и я ведь действительно не сразу сообразила, о ком он говорит.

Он швыряет мне открытку.

Dear Sara. Thank you for the wonderful time we spent together in Bergen, and especially for the last night. That was really special for me. I miss you a lot, and think about you. I wish I could visit you in Oslo, or you could come here to Milan. Please write back to me, or call at any time. Many kisses, your Massimo[2].

— Сигурд, — говорю я, и впервые за много месяцев он действительно смотрит на меня.

Вторник, 10 марта: сделать глубокий вдох, начать сначала

Ко мне на кухню входит Гюндерсен; по его физиономии расплылась довольная улыбка. Я сижу за столом, уставясь на недопитую чашку кофе, и тут стремительно входит он, и я думаю: да уж, напора этому человеку не занимать. Когда у него что-то получается (как сейчас, судя по всему), он просто брызжет энергией. Я ощущаю себя маленькой и жалкой. Полночи я провела на коврике в кабинете. Заперлась там и время от времени задремывала. На полу рядом положила нож для стейков. Я не чувствую себя готовой к какой-либо деятельности.

Не говоря ни слова, Гюндерсен плюхает на стол несколько сложенных стопочкой бумажек. Я смотрю на них: листки повернуты текстом вниз, но понятно, что это что-то важное.

— Знаете, что это такое, Сара? — спрашивает он.

— Нет, — говорю я.

— Здесь у меня три согласия на ознакомление с медкартами. Ну-ка посмотрим: от Трюгве, Веры и Кристоффера.

Он протягивает листки мне, и пока я с трудом поднимаю руку, чтобы взять их, они призывно свисают из его ладони; печальное доказательство того, что власть, если захочет, умеет добиться своего. Я хватаю бумаги, вижу на них поставленные детским почерком подписи, но синие буквы расплываются перед моими глазами. Я не в состоянии читать, не в состоянии и возразить: мне всё безразлично.

— Тогда, полагаю, всё в порядке, — говорит Гюндерсен. — Других оснований протестовать не имеется?

— Нет, — послушно говорю я, и мы направляемся в мой кабинет.

Я отпираю дверь. К стене прислонено свернутое одеяло, и Гюндерсен спрашивает:

— Кстати, к вам вроде бы ночью кто-то забрался?

— Да, — говорю я.

К моему изумлению, больше он об этом не заговаривает.

— Они в том шкафу, — показываю я, но Гюндерсен отмахивается; очевидно, теперь, получив согласие, он может не торопиться. Подходит к стоящим у окна креслам и спрашивает:

— Это здесь вершится магия?

— Да, это здесь я занимаюсь терапией, — отвечаю я.

— Я никогда не обращался к психологам. Было время, когда подумывал об этом. Сразу после развода. Из интереса. Мне всегда хотелось узнать, как это происходит.

— В этом нет ничего сверхъестественного. Просто тяжелая работа.

— Да. Да, наверное.

Мы стоим рядом друг с другом.

— На каком кресле сидите вы? — спрашивает он меня, и при всей глубине моего равнодушия это все же чуточку веселит меня: ага, вот он когда спросил об этом…

— Я предоставляю выбор пациентам, — говорю я.

— Ясно, — он кивает. — Тогда в каком вам больше нравится сидеть?

— В том, что справа.

Гюндерсен устраивается в левом и, жестом руки приглашая меня занять правое, говорит:

— Присядьте, Сара.

— Вы не хотите посмотреть мой архив?

— Успеется.

Мы сидим в креслах. Гюндерсен спрашивает:

— Как вы начинаете сеанс? Если это не профессиональная тайна.

— Бывает по-разному. Как правило, я информирую о разных практических вещах, а потом спрашиваю пациента, зачем он или она пришли сюда.

— И что они отвечают?

— Как правило, рассказывают о жизненных трудностях.

Гюндерсен кивает.

— По-моему, очень даже похоже на то, чем занимаемся мы, — говорит он, не поднимая на меня глаз, словно рассуждает про себя.

Я молчу. Полицейский проводит рукой по подбородку. Ему где-то сорок с небольшим. Десятилетия курения явно сделали свое дело, но все же он красивый мужчина. Избавился бы от усов и видавшей виды куртки, можно было бы назвать его привлекательным. Когда он сидит вот так, в нем проступает нечто обезоруживающее — вроде того, что мы могли бы посидеть с ним, поболтать, что я могла бы спросить его, как он обычно завязывает беседу с информантом, и мы могли бы поразмышлять над сходствами и отличиями наших профессий. Хотелось бы знать, что из этого напускное, для создания желательного для него настроя, и что естественное (если есть).

— Есть ли среди ваших пациентов кто-нибудь, кто вас ненавидит? — неожиданно спрашивает Гюндерсен.