Терапия памяти

– Он ведь узнал, что мы с Улькой… ну… – произнес Миронов, опуская голову. – Я жениться на ней хотел, когда немного подрастет, и женился бы непременно, увез бы от дяди Бори, спрятал. Но… не знаю, как, но он узнал, из-за этого они и ругались в раздевалке. Он тогда прибежал откуда-то, злой, как черт, только что дым из ноздрей не шел, искал ее. А потом в раздевалке ударил по лицу несколько раз и в живот, это она мне рассказала… А уж когда за горло схватил – она до рапиры дотянулась и снизу… в горло прямо. И тут я… она. Кажется, даже не сразу поняла, что сделала, стояла и смотрела на рапиру, как по ней кровь стекает – тонкая такая дорожка, еле заметная… И я сразу решил, что на себя возьму, я мужик, мне легче будет… забрал рапиру, ткнул его еще в спину – ну, вроде как с этого началось… вот и все. Спасибо, – взяв из рук Ивана чашку с чаем, он сделал большой глоток. – Кстати, следователь тоже на это несоответствие моего роста и характера нанесенной травмы упирал. Но я через мать записку передал Улькиной матери, попросил, чтобы ее этот хахаль как-то повлиял. Ну, видно, удалось, раз я укатил лес валить, – невесело усмехнулся Стас. – Вот так… а Ульку они в больницу упекли, почти год продержали.

– И… как же вы… сейчас встретились? – спросила я, испытывая к этому человеку одновременно безмерное уважение и жалость.

– Случайно. Я даже не знал, что она живет на одной улице со мной. Искать не пытался, когда вышел, хотя письма писал с зоны – каждый месяц. Но ей, понятно, их даже не показывали. Я же думал – она замуж вышла, детей родила, так зачем себе бередить рану? И вдруг в супермаркете наткнулся на нее… знаете, оказывается, можно всю жизнь любить одного человека, даже если при этом вы не вместе, – он сказал это так искренне, что у меня защипало в носу. – И вот она стоит передо мной, а я понимаю – нет у нее никого… и это значит только одно – я должен быть с ней, потому что это то, чего я хотел там, на зоне, все эти годы. Ну и… а вчера она вдруг заговариваться начала, вроде как сама с собой и в то же время как будто с кем-то. Ну, я решил, что устала просто – все-таки хирург, работа тяжелая, ответственность…

– А сегодня, Стас, она сорвалась окончательно, – произнес Иван. – Ей придется лечиться какое-то время, а дальше… дальше будет видно. Но вы ей сейчас очень нужны.

– И я у нее буду, уж поверьте, – твердо произнес Миронов. – Я теперь ее не упущу.

Я посмотрела на него и поняла – нет, этот человек не врет и не говорит таких слов просто ради того, чтобы хорошо выглядеть. Он действительно будет рядом с Ульяной и поможет ей во всем. И с его помощью она, конечно, выкарабкается.

Регина

Приезда Леонида Османова я ждала так, как дети ждут новогодних подарков.

Именно от него сейчас зависело, найдут ли, накажут ли тех, кто убил мою Аришу. Это все, что я теперь могу сделать, чтобы хоть как-то загладить свою вину перед ней.

Я, Регина Шелест, обязана сделать это. Ведь, в конце концов, я делаю это еще и для себя. Потому что Мажаров прав – я мщу. Мщу людям, сделавшим меня той, кто я есть сейчас. Они даже имя у меня отняли.

Когда-то давно, в детстве, я жила в Санкт-Петербурге, и меня звали Ларисой Гражинской. Моя мама страшно гордилась тем, что происходит из древнего польского рода, а потому не стала менять фамилию в браке и мне отцовскую тоже не дала. Брак был недолгим, несчастливым и закончился в один день, когда папа собрал небольшой чемоданчик и навсегда исчез из нашей жизни. Ну, это мама так говорила.

Уже повзрослев, я нашла на антресолях целую коробку его писем и квитанции о почтовых переводах – он исправно платил алименты и все время интересовался моими делами.

Разумеется, это от меня скрывали, внушая, что отец думать обо мне забыл. Став старше и обнаружив его письма, я только кивала и делала вид, что верю.

Мать, из-за беременности бросившая театральное училище и вынужденная работать билетером в Мариинке, куда попала по страшному блату, всегда хотела реализовать свои актерские амбиции, но выбрала для этого странный способ – меня.

С самого детства она водила меня на всевозможные кастинги, пробы и прочие просмотры, надеясь, что меня заметят и возьмут хотя бы в рекламу.

Я же… никогда я не бредила актерской карьерой, ну, не нравилось мне проживать чужие жизни, выдуманные кем-то, я хотела своей собственной. И не нравилось мне, когда на меня смотрели совершенно чужие люди, словно бы оценивали, прикидывая, гожусь ли.

Я зажималась, путала слова сперва в детских стихах, потом в баснях и отрывках из пьес. Мать злилась, больно щипала за руку, всю обратную дорогу шипела и обзывала. Наказывала она меня тоже изощренно – неделями молчала, ходила, как мимо пустого места. Потом снова подворачивалось объявление о пробах, мать сменяла гнев на милость, подсовывала очередной кусок текста, помогала учить, подсказывала, подавала реплики за партнера, если было нужно.