Теряя веру. Как я утратил веру, делая репортажи о религиозной жизни

...Понимаю Ваши чувства и сочувствую Вам.

Порой я спрашиваю себя, какого черта все это не брошу... Но все церкви, и особенно наша, как магнит, тянут к себе хороших людей, заслуживающих защиты от испорченности сильных мира сего - традиционной испорченности, существующей везде, где есть власть и подчинение.

Те люди, что [составляют] сообщество, которое мы называем церковью, что вместе формируют церковь - если злу не удается их испортить, - излучают добро. Эти скромные лучи добра, исходящие от наших дел и от нас самих, и есть . то, ради чего пришел на землю Иисус, то, чего хочет от нас Бог.

В поколениях католиков, требующих реформ, мне порой видится сходство с поколениями квакеров, сражавшихся с рабством. Они жили и умирали, не зная, сумеют ли победить, будет ли рабство отменено. Знали только, что за это стоит бороться.

На том же стою и я.

Христианам не дана заповедь всегда побеждать. Им дана заповедь действовать. Грех - это бездействие. А победим мы или нет - решать Богу. ...Конечно, все это страшное упрощение. Но что поделать - у меня вера крестьянина, а не интеллектуала.

Да, и не переживайте о том, что не объявите себя католиком к этой Пасхе или к какой-нибудь следующей. То, что происходит с Вашей душой, касается только Вас и Бога. А все остальное - просто формальность, пусть и приятная.

Пусть все произойдет так и тогда, как и когда должно произойти.

Его совет помог мне расслабиться. На принятие решения оставалась еще неделя: что ж, решу так, как подскажет мне сердце. В конце концов, это не последняя Пасха.

В Страстную Пятницу я понял, что не буду проходить обращение. Присоединяться к Католической церкви в то время, как вокруг нее бушует скандал, казалось мне лицемерием. Хуже того: тем самым я как минимум символически встал бы на сторону насильников — против их жертв, истерзанных людей, многие из которых признавались, что страшнее всего были для них не злодеяния священников, а предательство церкви.

Присоединение к церкви представлялось мне торжественным, но радостным ритуалом, вроде венчания. В сущности, так оно и было — я собирался вступить в брак с Католической церковью. Но в такие отношения надо вступать с открытыми глазами, без сомнений и без недомолвок.

Я рассказал о своем решении жене. Она ответила, что понимает меня. Позвонил своему наставнику и вывалил на него эту новость. Он тоже сказал, что понимает, но в голосе его звучало разочарование. Я восхищался этим человеком и не хотел, чтобы он чувствовал вину за то, что не сумел привести меня в церковь. Он все делал правильно. Я сказал — и в то время действительно в это верил, — что обязательно вернусь. Стану членом церкви, как только почувствую, что к этому готов. Может быть, на следующем пасхальном бдении. Но сейчас неподходящее время, и мое сердце этому противится.

Таков был мой первый мучительный выбор на пути прочь от Бога. Суть выбора была всегда одна: оставаться с верой — или принять правду. В то время я этого не понимал; но отказ стать католиком был первым зримым знаком того, что я теряю веру. Однако сама эта мысль была так отвратительна и страшна, грозила так перевернуть всю мою жизнь, что еще много времени прошло, прежде чем я решился признаться в этом хотя бы самому себе.

Через несколько дней наступила Пасха — и впервые за двенадцать лет я встретил ее дома.