Терри Гиллиам: Интервью: Беседы с Йеном Кристи

Когда Ридли Скотт снимал «Чужого», я, помнится, интересовался у Сэнди Либерсона, что происходит: что заставляло их накачивать этот проект деньгами, притом что бюджет был уже и так перерасходован; для меня они такого никогда бы не сделали[89]. Разница в том, ответил он, что я для них уже стал ограниченным объектом: «Они знают, что ты собой представляешь, сколько ты стоишь, какая аудитория тебя смотрит: всё, их ты больше не интересуешь». А Ридли все еще оставался неизвестной величиной, так же как и его картина «Чужой». Они закачивали в нее деньги, потому что она еще могла чем-то стать. Когда работаешь в Голливуде, в каком-то смысле, наверное, лучше, если успех приходит не сразу: находящийся в трудном положении режиссер все еще может оказаться чем угодно. Хуже всего попасть в средний бюджетный слой. Все хотят либо проникнуть в высший класс дорогого кино, либо оказаться в низшем слое самых дешевых картин, но уж никак не попасть в ловушку среднего класса картин с разумными бюджетами.

Иллюзий у меня оставалось все меньше и меньше, и Гленис тоже заторопилась с возвращением в Англию. Потом случилось сразу несколько вещей. Во-первых, приезд Линдона Джонсона в «Сенчури-Сити», который в те дни представлял собой один отель, окруженный бескрайними просторами. Протесты против войны во Вьетнаме тогда уже не были новостью, но этот оказался одним из первых в Лос-Анджелесе, закончившихся крайне неприятно. Мы собирались на вечеринку, но Гленис считала своим репортерским долгом проследить, как проходит акция протеста. Мы пробрались вперед — туда, где стояла шеренга полицейских и толпа украшала их цветами. В небе кружили вертолеты, на крышах виднелись снайперы. Зрелище было необычайное: толпу составляли самые разные люди, преимущественно средний класс, все были настроены дружелюбно. Потом какая-то группа села на землю и начала скандировать: «Нас не убрать»[90]. Это сработало как сигнал, копы как будто только этого и ждали: целая шеренга на огромных «харлеях» двинулась прямо на эту группу.

Демонстранты подняли крик, людей начали давить, и тут-то все и случилось: за первым рядом полицейских показался второй ряд, и они бросились в толпу. Дальше я помню только то, что меня схватили за волосы и ударили. Поднявшись на ноги, я обнаружил себя в гуще битвы, кругом через все это огромное пустое пространство люди неслись куда глаза глядят, и копы крушили все, что им попадалось под руку. Полиция озверела: били людей в инвалидных колясках, били людей на костылях. Пока мы пытались удрать, вертолеты спустились совсем низко и стали прочесывать местность своими прожекторами — это была сцена из еще не снятого тогда «Апокалипсиса сегодня». В конце концов нам удалось убежать: на самом деле мы даже успели на вечеринку и даже увидели в новостях, как нас избивают.

На следующий день «Эл-Эй фри пресс»[91] сделала специальный выпуск, поскольку все, что напечатала «Лос-Анджелес Таймс», было от начала до конца ложью, — события там излагались как будто с точки зрения Форреста Гампа, речь шла об организованном коммунистами и анархистами бунте. Таким образом, «Фри пресс» на несколько дней стала действительно свободной прессой, поскольку ее материалы основывались на информации, полученной от непосредственных участников событий. Но потом возмутились журналисты «Лос-Анджелес Таймс», так что к концу недели и этой газете пришлось дать слово другой стороне. Это была впечатляющая победа. Я сделал по этому поводу плакат, он продавался во всех основных магазинах наряду с плакатами Рона Кобба (он был художником-постановщиком на картинах «Конан-варвар» и «Последний звездный боец»), который работал тогда художником во «Фри пресс», и работал порой просто блестяще

[92]. Деньги на газету давал Майкл Дуглас; замечательное тогда было время — многие верили, что возможно абсолютно все. Однако, когда я увидел, как быстро наши слова и картинки подхватывают на Мэдисон-авеню[93]

, и понял, что любое подобранное на улице слово можно использовать, чтобы что-нибудь продать, мое разочарование стало еще глубже.

В тот же год мы ездили на фестиваль в Монтерей. Это был один из первых поп-фестивалей; именно там Дженис Джоплин впервые засветилась на широкой аудитории. Мы сидели в кабине для прессы, а на сцене были Пит Таунсенд и The Who. Такого декаданса я до того никогда не видел: Брайан Джонс и Нико — настоящие гермафродиты, рядом Пит в одеждах восемнадцатого века, с антикварным кружевом, — когда я был в Англии, ничего этого еще не было[94]. Посреди всего этого Beach Boys смотрелись печально. Там были все: Country Joe and the Fish, Grateful Dead, Тайни Тим, Джими Хендрикс. После того как Пит сломал гитару о микрофон, а Кит Мун начал крушить барабанную установку, рабочие сцены кинулись их останавливать: они не знали, что так было задумано. Это было великое, уникальное событие.