Территория Бога. Пролом

Я пил водочку — по пол стакана, чтоб скорее. Отец курил, стряхивая заскорузлыми пальцами пепел в пепельницу толстого зеленого стекла, и молчал. Мать спала в другой комнате — через открытую дверь слышно было, как она ворочается на кровати. Кажется, в тот час не было на планете никого, кто был бы счастливее меня… Вот в этой комнате во время зимних студенческих каникул мы пили водочку из графина и запивали ее брусникой из высоких керамических кружек. Ковры, хрусталь, другие безделушки — все мать убрала куда-то в шкафы и комоды. Ничего не надо теперь мамочке, кроме нас.

— Слушай, что я тебе расскажу. Тут я увидел — канализационный люк открыт, никого нет, мухи летают, а рядом дети бегают. Ну хорошо, я пошел в райадминистрацию — девка молодая сидит, меня не знает. Я все рассказал ей. Она мне: не волнуйтесь, горкомхоз позаботится! Нет, говорю, так не пойдет, надо немедленно! Она: не беспокойтесь! Смотрите, пообещал я, в областную газету напишу! А как ваша фамилия? — спрашивает. Асланьян — отвечаю. Ты знаешь, не успел до дому дойти, у люка уже бригада сантехников работала!

— Ты эксплуатируешь мое имя, — улыбнулся я.

— Ну, не все же тебе — мое! — парировал отец.

Я знаю, на что намекает этот вредный старик. Такой вот, к примеру, случай был. Пошли мы с ним в кино, лет двадцать назад. Автобус — один на город, и того нету. «Я не пойду пешком, — говорит отец, — я только на охоте пешком хожу». — «Ну, — спрашиваю, — а на чем же мы поедем? Машину вижу только одну, но она в другую сторону идет!» — «Ну и что», — ухмыляется отец и поднимает руку. Уазик проезжает мимо. «Вот видишь, Иван Давидович», — радостно отмечаю я. «Смотри внимательней», — кивает он. Смотрю: машина проходит метров сто, замедляет ход, разворачивается и катит обратно, останавливается, дверца открывается, выглядывает шофер: «Куда вам, Иван Давидович?» Мы садимся в этот вездеход, и он везет нас к кинотеатру смотреть фильм «В бой идут одни старики». «Как тебе это удается?» — удивляюсь в фойе перед началом сеанса. «А ты поезди по этим дорогам жизнь», — отвечает. Что дверца машины! Это имя вообще открывало мне любую дверь, что там говорить…

О войне он рассказывает мало. Зато любит вспоминать о звере, с которым встретился осенью 1971 года. Накануне одна пассажирка-попутчица сказала ему, что местные боятся ходить в село Кузнецово от отворота с вишерского шоссе. И не стала выходить из кабины — уехала с отцом дальше, в город. На следующий день он взял в рейс ружье.

В то октябрьское утро у отворота на село отец увидел на дороге крупного волка, выскочившего из дальнего света фар и ушедшего по первому снежку в сосновый бор. У отца была двустволка шестнадцатого калибра и патроны с такой мелкой дробью, что только чердынских рябчиков пугать. Иван Давидович остановил машину, достал ружье из-под сиденья и шагнул в предутренние сумерки тайги. Через минуту он разглядел зверя на небольшой полянке, мерцавшей между сосновыми стволами миллиардами снежинок. Волк неподвижно стоял у покрытого снегом пня, повернув голову в сторону человека. Отец быстро поднял стволы и выстрелил. Серый шарахнулся в сторону и двинулся в глубь леса. Отец легко побежал за ним, приблизился метров на двадцать — выстрелил второй раз. Зверь развернулся — и пошел на отца, который переломил ружье и быстро-быстро начал вставлять в ствол патрон. Понял, что успеет, может быть, вставить один патрон. Третий выстрел пришелся раненому волку в упор, поэтому дробь еще шла довольно кучно, чтобы волчара свалился у ног охотника.

Я помню, как пришел в тот день из школы: во всю длину прихожей лежала серая волчья туша, длинная, как Муравьиный Камень. Вся звериная шкура была прошита мелкой дробью трех патронов, предназначенных для чердынских рябчиков — тех самых птиц, белое, нежное мясо которых поставляли отсюда к царскому двору, в Санкт-Петербург.

До сих пор забываю спросить отца, почему он взял тогда патроны с дробью, да еще мелкой, а не с пулями.

Широкое окно задернуто светлыми шторами с листьями вишневого цвета. На стене справа — черно-белый фотопортрет Сергея Есенина, курящего трубку, портрет, подаренный мне другом четверть века назад. По бликам на вьющихся волосах можно догадаться, насколько они золотистые.

— Я вчера Финнэ встретил — он американских художников на Помянённый повел. Ну что там за отдых? Я вот в отпуске был на бывшей даче секретарей крымского обкома! Нас, ветеранов, туда возили — показать, по всей территории провели: водоем с рыбами, бассейн, кинозал. Первые секретари там отдыхали!

— А надо было, чтоб здесь, на лесоповале.

— Раньше и здесь бывали, — отец поднял брови кверху. — Большие люди сидели! Царские полковники! Писатели, партийные… Да-а, а теперь кто… Ты знаешь, у нас тут кедры рубят?

— Где это «у нас»? — посмотрел я на отца, который опять, похоже, начал загружать меня проблемами, как лесовоз хлыстами. Да, гигантскими сосновыми хлыстами — такими, какими они казались мне в детстве, когда эти машины ползли по гравийной дороге нашего Лагеря.