Тертый шоколад

В коридоре «Склифа» навзрыд плачет Мила, трясутся худенькие плечики, я молча подошла, дала ей упаковку бумажных платочков. Девочка уронила их на пол и посмотрела на меня со злостью:

— Да что ты можешь понять! Пре-дус-мот-ри-тель-на-я!!

— А ну тихо! — выглянула из подсобки медсестра.

Мила опустила голову и снова заплакала.

На Леше бинтов вообще нет, только лицо у него серое, как грубые больничные простыни. Рядом сидит Лидия Михайловна и держит его за руку. Грозная Мамуся сразу будто состарилась, ссутулилась. Посмотрела на меня, ничего не сказала, но от ее взгляда захотелось пойти к Москве-реке и утопиться. Я подошла к Леше с другой стороны, дотронулась до его руки. Рука ледяная и жесткая.

— Это все из-за вас, — прошептала Мамуся хриплым низким голосом, почти таким же, как у Томки. — Из-за этой модели-проститутки. Наркоманка, будь она…

— Не сметь! — вдруг звонко, на всю палату крикнула я и сама испугалась, что так громко.

Пальцы Леши под моей рукой вздрогнули. В палату заглянула медсестра и посмотрела осуждающе.

— А это нормально, что у него пальцы шевелятся? — поинтересовалась я.

Она быстро подошла к койке, посмотрела на монитор. Потом выглянула в коридор и заорала громче меня:

— Осип Арнольдович!!

Мамуся стала совсем бледной. В палату вошел врач, взглянул на монитор, покрутил какие-то рычажки. У Леши дрогнули веки.

— Вы видели? — осторожно спросила я.

— Видел-видел, — громко ответил доктор и вдруг улыбнулся. — А ну брысь из палаты, нервные женщины! Через полчаса снова пущу. Ожил ваш мальчик. Все отлично!

Я помчалась обратно к Томке, но ей дали успокоительное и она уснула, так что пришлось ждать до утра. Утром Леше стало гораздо лучше, его перевели в обычную палату. Тамара обрадовалась, она все еще выглядела очень слабой. Я попыталась выяснить, что у нее с лицом, но Томкин хирург уже сменился, а в кабинете главного врача сидела на удивление жизнерадостная тетка. Она порылась в каких-то бумажках и выдала:

— Ничего точно не скажу, но на левой щеке у нее скорее всего рубчик небольшой останется, сантиметров пять.

Пока я пыталась решить, много это или мало — пять сантиметров и что такое «рубчик», она попыталась отправить меня домой:

— Даже врачи больше суток не дежурят, иди выспись.

Все сегодня как сговорились отправлять меня спать. Даже Варежка предлагалась посидеть с Томкой, только вид у нее при этом был такой, как будто она удавится, если я соглашусь. Юра отправился домой еще ночью, как только мне удалось убедить его, что все в порядке. Он и так много сделал.

Вечером, когда Томка уже спала, в палату зашла высокая женщина в зеленом платье (ох, нельзя сутки не спать и пить только кофе), посмотрела на меня подозрительно и спросила:

— Вы были за рулем?

— Нет, — удивленно ответила я.

— Тогда что вы здесь делаете? Это была ваша машина? — нахмурилась зеленая женщина.

Кажется, у меня от переутомления начались галлюцинации.

— Да нет же! Кто вы вообще такая?

— Ее мать.

Когда Тамару исключили из института, мама почти перестала с ней общаться. Она профессионально занималась плаванием, ушла из спорта из-за травмы и мечтала, что Томка осуществит ее мечту и выиграет олимпийскую медаль. Она бы смогла, я знаю. Но доучиться не получилось, тренер от нее отказался, и Томка уехала в Москву. Мама ей этого не простила, а теперь ей, наверное, позвонили из больницы… Я должна была догадаться сама ей сообщить.

— Мне сказали, вы уже больше суток здесь. Вы очень хорошая подруга, — снова заговорила она.

Что же мне, сидеть дома на диване, когда Томка здесь? Или по вечеринкам ходить?

— Нет, к сожалению. Я могла бы этого не допустить…

Я сразу не поняла, что плачу, только почувствовала, как по щекам текут слезы, а палата с забинтованной Томкой расплылась перед глазами. Выскочила в коридор, чтобы ее не разбудить, и села на скамейку. Женщина вышла вслед за мной, присела рядом.

— Множество людей могли бы этого не допустить. Если бы я не дала ей уехать в Москву, все было бы в порядке. Таких совпадений сотни. Но винят себя в них немногие. А помогают и вовсе единицы. Поэтому вы очень хорошая подруга.

— Вы же почти ничего не знаете, — всхлипнула я.

— Сейчас все это уже не важно. Главное — поддержать ее, так что вы делаете самое главное. Я до сих пор не знаю, как вас зовут, — слабо улыбнулась она.

— Женя. — Я нашла в сумочке платок и вытерла слезы.

— А меня — Лариса. Вам надо хорошенько выспаться, Женя. Теперь я с ней посижу.

Мне ужасно захотелось спать. Дома меня ждала Лика с чашкой горячего какао, и я вдруг поняла, что, какой бы эгоистичной она ни казалась на первый взгляд, в трудной ситуации мама всегда меня поддержит.

Утром (хотя то, что я проснулась в час дня, еще не причина, чтобы называть день «утром») отправилась в ближайший супермаркет, накупила там столько фруктов, что несчастная продавщица, которой пришлось взвешивать все эти яблоки-бананы-груши-апельсины-виноград и «самый большой ананас, который у вас есть» спросила:

— Вы держите дома слона?

Еще пару пакетов я набила всякой ерундой, в которой содержались хоть какие-то витамины, и отправилась к Томке.