Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только

Под небом голубым страны своей роднойОна томилась, увядала…Увяла наконец, и верно надо мнойМладая тень уже летала;Но недоступная черта меж нами есть.

Напрасно чувство возбуждал я:Из равнодушных уст я слышал смерти весть,И равнодушно ей внимал я (2, 330).

Бледная тень красавицы Амалии пронеслась перед умственным взором поэта как бы в единстве с пятью другими тенями, трагическими и зловещими, которые ещё долго тревожили его воображение. 14 августа Пушкин писал Вяземскому: «Ещё-таки я всё надеюсь на коронацию: повешенные повешены, но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна».

…Ещё до кончины Александра I Пушкин рвался в Петербург. Не разрешили. И, как говорится, не было счастья, да несчастье помогло. Пушкинисты почти единогласно считают, что поэту повезло и Михайловское было его спасением. Соглашаясь с этим бесспорным фактом, укажем на то, что Александру Сергеевичу подфартило и с высылкой из Одессы. Вот что писал по этому поводу И. П. Липранди:

«Я смотрю со своей точки зрения на отъезд Пушкина как на событие, самое счастливое в его жизни: ибо, вслед за его выездом, поселился в Одессе князь С. Г. Волконский, женившийся на Раевской; приехали оба графа Булгари, Поджио и другие; из Петербурга из гвардейского генерального штаба штабс-капитан Корнилович — делегатом Северного общества; из армии являлись генерал-интендант Юшневский, полковники Пестель, Абрамов, Бурцев, и пр., и пр.

Всё это посещало князя Волконского, и Пушкин, с мрачно-ожесточённым духом, легко мог быть свидетелем бредней, обуревающих строителей государства, и невинно сделаться жертвой».

Мог бы! Но главное всё-таки в том, что руководители тайных обществ видели непредсказуемость поведения поэта и не доверяли ему. Пушкин начала 1820-х годов был совершенно другим человеком, чем в их середине, и в 1832 году, находясь в Оренбурге, сам говорил будущему автору «Толкового словаря живого великорусского языка» В. И. Далю:

— Вы не знали меня в молодости, каков я был; я не так жил, как жить бы должно: бурный небосклон позади меня.

Словом, судьба уберегла Александра Сергеевича от того, что случилось десятилетием позже.

«И вырвал грешный мой язык»

В ночь на 4 октября 1826 года в Михайловское прискакал нарочный от псковского губернатора с требованием немедленно быть Пушкину у него. Александр Сергеевич успел сжечь некоторые бумаги и был таков.

Конечно, в доме все перепугались. Утром в Тригорское прибежала Арина Родионовна, вся запыхавшаяся, седые волосы в беспорядочных космах, и плачущая навзрыд. От неё обитатели Тригорского и узнали о случившемся.

— Что ж, взял этот офицер какие-нибудь бумаги с собой?

— Нет, родные, никаких бумаг не взял и ничего в доме не ворошил; после только я сама кой-что поуничтожила.

— Что такое?

— Да сыр этот проклятый, что Александр Сергеевич кушать любил, а я так терпеть его не могу, и дух-то от него, от сыра-то этого немецкого — такой скверный…

* * *

Через пять месяцев после восстания на Сенатской площади Пушкин, не потревоженный властями, решился просить царя об освобождении из сельского заточения. Николай I не доверял поэтам, склонным, по его мнению, к утопиям и вообще к мыслям, расшатывающим основы государственности. Но он хорошо усвоил наставления своего предшественника на российском престоле.

— Запомни, — говорил ему Александр, — поэзия для народа играет приблизительно ту же роль, что музыка для полка: она усиливает благородные идеи, разгорячает сердца, она говорит с душой посреди печальных необходимостей материальной жизни.

Поэтому император был не прочь привлечь поэта на свою сторону, но на слово (обращение Александра Сергеевича от 11 мая 1826 года) ему не поверил. В Псков был направлен чиновник Коллегии иностранных дел Бошняк. Сведения, собранные им, характеризовали Пушкина вполне положительно. Отличился только П. С. Пущин, отставной генерал, бывший глава кишинёвской масонской ложи. Он нашёл подозрительным поведение поэта:

— Пушкин дружески обходится с крестьянами, брал за руку знакомых, здороваясь с ними.

Даже в верховой езде соседа генерал видел опасный уклон и говорил, что после езды Пушкин «приказал человеку своему отпустить лошадь одну, говоря, что всякое животное имеет право на свободу».

Бошняк был большим поклонником знаменитого поэта, а главное — разумным человеком, поэтому в отчёте о своём расследовании написал: «Пушкин не действует к возмущению крестьян. Он действительно не может быть почтен, по крайней мере ныне, распространителем в народе слухов, а ещё меньше возмутителем. Я, согласно с данным мне повелением, и не приступил к арестованию его».