Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только

Но вот закончен «Конрад Валленрод». Вяземский сделал всё, чтобы рукопись благополучно прошла цензуру. Теперь надо ехать в Петербург договариваться об издании поэмы. Московские друзья устроили Мицкевичу прощальный вечер. Поэту подарили серебряный кубок, на котором были выгравированы фамилии участников вечера — Баратынского, братьев Киреевских, Рожалина, Полевого, Шевырева, Соболевского. Вечер состоялся в доме последнего (Козицкий переулок, 5), Мицкевич так писал о расставании с Первопрестольной: «Уехал из Москвы не без сожаления. Перед отъездом литераторы устроили мне прощальный вечор. Были стихи и песни, мне подарили на память серебряный кубок с надписями присутствовавших. Я был глубоко растроган, импровизировал благодарность по-французски, принятую с восторгом. Прощались со мной со слезами».

В Петербурге Мицкевичу неожиданно повезло — он не только договорился об издании поэмы, но и с успехом хлопотал о разрешении выезда на родину. Во всяком случае, ответы всех инстанций были самыми обнадёживающими. В Северной столице польский изгнанник ещё теснее сошёлся с Пушкиным:

Шёл дождь. Укрывшись под одним плащом,Стояли двое в сумраке ночном.Один, гонимый царским произволом,

Сын Запада, безвестный был пришлец;Другой был русский, вольности певец, —

вспоминал Мицкевич об одной из встреч с великим собратом по перу.

Весной 1829 года вопрос с отъездом был наконец решён, и благодарный поэт на крыльях полетел в Москву — проститься с друзьями. Прощались с Мицкевичем у Погодина. На последней встрече присутствовали: Пушкин, Аксаков, Верстовский, Козлов, Щепкин, Хомяков.

— В вашем лице я восторгаюсь великим поэтом и люблю человека доброго и чуткого. Будьте счастливы и не забывайте нас, — сказал самый старший из присутствовавших несчастный слепец И. И. Козлов.

Русские поэты видели в польском изгнаннике не только собрата по профессии, но и человека близкого им по духу, по восприятию давящей атмосферы политического режима николаевской России, человека, который чётко видел границу между русским народом и русским царизмом, угнетателем его родины.

Он между нами жилСредь племени ему чужого; злобыВ душе своей к нам не питал, и мыЕго любили —

вспоминал позднее наш гениальный поэт о своём польском друге.

Последняя встреча двух великих людей состоялось 29 марта в гостинице «Север» (Глинищевский переулок, 6). Спустя 127 лет в память этого события на этом здании была укреплена мемориальная доска с изображением фигур поэтов, беседующих на фоне Медного всадника. Под барельефами вытеснены пушкинские строки: «Он говорил о временах грядущих, когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся».

Мицкевич о Пушкине

«Пушкин увлекал, изумлял слушателей живостью, тонкостью и ясностью ума своего, был одарён необыкновенною памятью, суждением верным, вкусом утончённым и превосходным. Когда говорил он о политике внешней и отечественной, можно было думать, что слушаешь человека, заматеревшего в государственных делах и пропитанного ежедневным чтением парламентарных прений.

Я довольно близко и довольно долго знал русского поэта; находил я в нём характер слишком впечатлительный, а иногда легкомысленный, но всегда искренний, благородный и способный к сердечным излияниям. Погрешности его казались плодами обстоятельств, среди которых он жил; всё, что было в нём хорошего, вытекало из сердца».

* * *

Во время одной из импровизаций Мицкевича в Москве Пушкин, в честь которого был дан вечер, вдруг вскочил с места и, ероша волосы, почти бегая по зале, восклицал:

— Что за гений! Что за священный огонь! Что я в сравнении с ним? — и, бросившись Адаму на шею, обнял его и стал целовать, как брата. Тот вечер был началом взаимной дружбы между ними (А. Э. Одынец — Ю. Корсаку, 9–11.05.1829).

* * *

Из воспоминаний студента университета А. А. Скальковского об Адаме Мицкевиче и А. С. Пушкине:

«Сюда[91] приходил часто и наш бессмертный поэт Пушкин, очень друживший с Мицкевичем. Он всегда был не в духе, и нам, жалким смертным, не только не кланялся, но даже стеснялся нашим обществом. Мицкевич нас утешал тем, что Пушкин страдает от бездействия и мучится, что должен продавать свои стихи журналистам. Но один случай внезапно приблизил меня к нему — правда, ненадолго и то в размерах батрака к мастеру или барину.

Однажды вечером Мицкевич импровизировал одну главу из своего „Валленрода“, которого хотел печатать в Москве, но ждал своего брата. Пушкин сказал: как бы я желал иметь подстрочный перевод этой главы, а Мицкевич перевёл её ему по-французски.

— А вот, кстати, юноша, который так знает и русский, как и польский.

И просил меня Пушкин: так как ты во время импровизации списывал его стихи — переведи это место. Я согласился сейчас же, но извинился перед Пушкиным, если моя работа не будет хороша.