Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только

С ноября 1820 года до начала марта 1821-го Пушкин пребывал в Каменке. Там он заболел, и обеспокоенный начальник «ссыльного» послал запрос хозяину усадьбы. Получив успокоительный ответ, благодарил его: «До сего времени я был в опасении о господине Пушкине, боясь, чтобы он, невзирая на жестокость бывших морозов с ветром и метелью, не отправился в путь и где-нибудь при неудобствах степных дорог не получил несчастия. Но, получив почтеннейшее письмо ваше от 15-го сего месяца, я спокоен и надеюсь, что ваше превосходительство не позволит ему предпринять путь, доколе не получит укрепления в силах».

Ощутив это «укрепление», Александр Сергеевич не поспешил возвращаться в Кишинёв, а поехал в Киев. Там он встретился с одним из своих многочисленных знакомых, который с немалым удивлением спросил, как он очутился в этом городе.

— Язык до Киева доведёт, — ответил поэт, намекая на причину своего удаления из столицы.

При неограниченном самолюбии Пушкин был крайне обидчив. Характерен случай, рассказанный Липранди: «Однажды с кем-то из греков в разговоре упомянуто было о каком-то сочинении. Пушкин просил достать его. Тот с удивлением спросил:

— Как! Вы поэт, и не знаете об этой книге?

Пушкину показалось это обидно, и он хотел вызвать возразившего на дуэль».

Инзов как отец родной всячески прикрывал и выгораживал своего подопечного. У Пушкина никогда никаких осложнений со своим благодетелем не было. Современник вспоминал: «Утром я был у Пушкина: он сидел под арестом в своей квартире, у дверей стоял часовой.

— Здравствуй, Тепляков! Спасибо, что посетил арестанта… Поделом мне!.. Что за добрая благородная душа у Ивана Никитича! Каждый день я что-нибудь напрокажу, Иван Никитич отечески пожурит меня, отечески накажет и через день всё забудет. Скотина я, а не человек! Вчера вечером я арестован, а сегодня рано утром он уже прислал узнать о моём здоровье. И доставил мне полученные из Петербурга на моё имя письма. И последние книжки „Благонамеренного“».

Летом 1823 года, соблазнённый благами цивилизации, Пушкин перебрался в Одессу. Это удивило и уязвило Инзова.

— Зачем он меня оставил? — сетовал Иван Никитич. — Ведь он послан был не к генерал-губернатору, а к попечителю колоний; никакого другого повеления об нём с тех пор не было; я бы мог, но не хотел ему препятствовать. Конечно, в Кишинёве иногда бывало ему скучно; но разве я мешал его отлучкам, его путешествиям на Кавказ, в Крым, в Киев, продолжавшимся несколько месяцев, иногда более полугода? Разве отсюда не мог он ездить в Одессу, когда бы захотел, и жить в ней, сколько угодно?

…Между тем карьера «старичка» Инзова продолжалась. С июля 1822 года он — управляющий Новороссийской губернии с оставлением в прежних должностях, через год — новороссийский генерал-губернатор и наместник Бессарабии. В июне 1823 года произведён в генералы от инфантерии (по таблице чинов Российской империи это 2-й класс, 1-й — генерал-фельдмаршал).

Инзов был успешен и на воинском поприще, и на гражданской службе, но потомки знают его в основном в связи с личностью А. С. Пушкина, который увековечил имя Ивана Никитича в своих письмах и в миниатюре «Воображаемый разговор с Александром I». Царь якобы спрашивает у Александра Сергеевича, почему он не ужился с Воронцовым, но был дружен с Инзовым.

— Ваше величество, — отвечает поэт, — генерал Инзов добрый и почтенный старик, он русский в душе; он не предпочитает первого английского шалопая всем известным и неизвестным своим соотечественникам. Он уже не волочится, ему не восемнадцать лет от роду; страсти если и были в нём, то уж давно погасли. Он доверяет благородству чувств, потому что сам имеет чувства благородные, не боится насмешек, потому что выше их, и никогда не подвергнется заслуженной колкости, потому что он со всеми вежлив, не опрометчив, не верит вражеским пасквилям (8, 69).