Тетрадь первая

Итак: точность приходов, вычеркиванье человека из жизни как только не простился перед отъездом (привычка к царедворцам), глаз на красивые мелочи быта (тарелка, застежка на кушаке), незамечание бытовых изъянов, доверчивая занятость — озабоченность — поглощенность собой, полнейшее равнодушие к (отрицательной) обстановке (<пропуск двух-трех слов> — со мною!) романтическая любовь к неожиданностям. Так, Революция, уничтожившая буржуазию, его и не коснулась: приключение. И, пожалуй, в глубине души — лично за себя — тайно — рад.

* * *

Ночь: (вслепую, карандашом, — очевидно электричество у нас так и не загорелось)

С ужасом думаю о притуплении чувства за последние годы, — не любовного (брезгую!) — жалости. Между мной 18 л. и мной 28 л. в этом <пропуск одного слова> — бездна, а мною 8 л. и 28 л. — несоизмеримость. Точно творческая сила (умение всё проявить: уверенность со всем справиться) съела и это. Только сон (сновидение) возвращает. И С.

* * *

Нет. Просто Бог опомнился и дал первый слой кожи. (1932 г.)

* * *

Уехал         | на последнем корабле

Последним —|

— Удар крыла! — взлет крови — междометье —

И поворотом памяти — к тебе —

Туда — в твое восемнадцатилетье.

Лепечущим младенчеством зыбей

Эвксинских — высь     ! Лавром

Обласканная. Взор, благоговей:

Мы снова на листе заглавном.

Земля высокомерная! Ступню

Отталкивающая как ладонью!

Когда ж опять на грудь твою | ступлю

                            тебе |

Заносчивой пятою амазоньей, —

Сестра высокомерная! Шагов

Не помнящая!

Земля, земля Героев и Богов —

Амфитеатр моего Восхода!

* * *

Тебя пою, пергаментная сушь

Высокодышащей земли Орфея!

Кормилица Героя и орла…

[…]

Лишь оттиск берегущая крыла —

Земного не приемлющая следа…

* * *

Смерть Блока. Стихи к Блоку.

* * *

Чрево, ужель не узнало — чада?

* * *

Единственный случай совпадения протокола и легенды: Жанна д’Арк.

* * *

Не потому сейчас нет Данта, Ариоста, Гёте, что дар словесный меньше, — нет: есть мастера слова — большие. Но те были мастера дела, те жили свою жизнь, а эти жизнью сделали писание стихов. Оттого так — над всеми — Блок. Больше, чем поэт: человек.

* * *

(Верно и спорно, но оспорить могла бы только я же.)

* * *

Прямо в эфир

Вьется тропа.

— Остановись!

Юность слепа.

Ввысь им и ввысь!

В синюю рожь!

— Остановись! —

В небо ступнешь!

<Справа, напротив стихотворения, поперек страницы:> NB! Если бы критики вместо зачем и почему (написано) отмечали бы такие вещи как:

Прямо в эфир

Вьется тропа.

* * *

(Ich will nicht länger

Am Boden hocken!

Lasst meine Kleider!

Lasst meine Locken!

Lasst meine Hände —

Sie sind ja mein!) [59]

* * *

(Стихи Отрок, Огнепоклонник) [60]

* * *

По мановенью горят, гаснут

* * *

Гляну — горят, отвернусь — гаснут…

* * *

Дай уголек проглочу нá-смех…

(кому? себе, над собой же)

* * *

14-го р<усского> авг<уста> 1921 г.

* * *

Письмо к Ахматовой

(После смерти Блока)

Дорогая Анна Андреевна! Мне трудно Вам писать. Мне кажется — Вам ничего не нужно. Есть немецкое слово Säule [61] — по-русски нет — такой я Вас вижу: прекрасным обломком среди уцелевших деревьев. Их шум и Ваше молчание — что тут третьему? И всё-таки пишу Вам, потому что я тоже дерево: бренное, льну к вечному. Дерево и людям: проходят, садятся (мне под тень, мне под солнце) — проходят. Я — пребываю. А потом меня срубят и сожгут, и я буду огонь. (Шкафов из меня не делают.)

* * *

Смерть Блока. Еще ничего не понимаю и долго не буду понимать. Думаю: смерти никто не понимает. Когда человек говорит: смерть, он думает: жизнь. Ибо, если человек, умирая, задыхается и боится — или — наоборот — <пропуск одного слова> то всё это: и задыхание — и страх — и <пропуск одного слова> жизнь. Смерть — это когда меня нет. Я же не могу почувствовать, что меня нет. Значит, своей смерти нет. Есть только смерть чужая: т. е. местная пустота, опустевшее место (уехал и где-то живет), т. е. опять-таки жизнь, не смерть, немыслимая пока ты жив. Его нет здесь (но где-то есть). Его нет — нет, ибо нам ничего не дано понять иначе как через себя, всякое иное понимание — попугайное повторение звуков.

Я думаю: страх смерти есть страх бытия в небытии, жизни — в гробу: буду лежать и по мне будут ползать черви. Таких как я и поэтому нужно жечь.

Кроме того — разве мое тело — я? [62] Разве оно слушает музыку, пишет стихи и т. д.? Тело умеет только служить, слушаться. Тело — платье. Какое мне дело, если у меня его украли, в какую дыру, под каким камнем его закопал вор?

Чорт с ним! (и с вором и с платьем).

* * *

Смерть Блока.

Удивительно не то, что он умер, а то, что он жил. [63] Мало земных примет, мало платья. Он как-то сразу стал ликом, заживо-посмертным (в нашей любви). Ничего не оборвалось, — отделилось. Весь он — такое явное торжество духа, такой воочию — дух, что удивительно, как жизнь вообще — допустила? (Быть так в нем — разбитой!)

Смерть Блока я чувствую как вознесение.

Человеческую боль свою глотаю: для него она кончена, не будем и мы думать о ней (отождествлять его с ней). Не хочу его в гробу, хочу его в зорях. (Вытянувшись на той туче!)

* * *