Тевтонский крест

Недостойного Шонхора и его трусов? Бурцев хорошо помнил, как отчаянно дрались осужденные с воинами Освальда. Если это трусость, что же тогда в понимании Кхайду храбрость?!

Бурцев снова взглянул на диковинную гильотину. Кто ляжет под нее следующим?

А вот никто! Плаху с двумя зарубками оттащили в сторону. «Ассистенты» китайца отвязали окровавленный топор, высыпали из сетки камни и принялись разбирать «юрту смерти». Сыма Цзян тоже удалился. Значит, миссия китайца выполнена и дальнейших казней не последует? Похоже на то. Видимо, в татаро-монгольском войске, как и повсюду, элита имеет большее право на снисхождение, нежели рядовые члены сообщества.

Глава 52

— Эй, куда это вы оба?! — Бурангул задержал Бурцева и Дмитрия, собравшихся уходить. — Стойте на месте. Иначе вас сочтут сочувствующими осужденным и самих вытащат в круг позора.

— А чего стоять-то? — удивился Дмитрий. — Все ведь уже закончилось. Плаху вон разобрали, топор унесли, Цзян тоже ушел.

— Ни топор, ни Сыма Цзян больше не нужны, — вполголоса объяснил Бурангул. — Знатным воинам за былые заслуги оказана великая милость. Опытный палач умертвит их без пролития крови.

— А смысл? — пожал плечами Бурцев.

— Ты еще спрашиваешь, русич! — возмутился татарин. — Каждому известно: душа казненного, которому отсекли голову, обречена на вечные скитания. Пролитая с позором кровь навеки закроет ей путь в царство мертвых. Демоны, элчи и эрлики не дадут такой душе посмертного упокоения, а повелитель умерших, Эрлик-хан не позволит ей возродиться к новой, более достойной жизни.

— И что же теперь сделают со знатными воинами? — недоумевал Бурцев. — Сожгут заживо, что ли?

После гильотинирования он бы ничуть не удивился, увидев в татаро-монгольском стане костры а-ля святая инквизиция.

— Им переломят хребет.

Ничего себе, «великая милость»!

— Прошу слова, непобедимый хан! — из освещенного факелами круга неожиданно донесся возглас отчаяния. На закричавшего нукера, с немым укором и презрением посмотрели даже лежавшие рядом товарищи по несчастью.

Кхайду поморщился, но процедил сквозь зубы:

— Говори. Если тебе есть что сказать.

— Я прошу не за свою никчемную жизнь, непобедимый хан, — смертник старался говорить, по возможности сохраняя достоинство. — Я прошу за своего господина и за твоего верного тысячника Шонхора. Он никогда не слыл трусом.

— У стен Вроцлава он обрел такую славу, — жестко заметил Кхайду.

— Мой господин отправил на штурм польской крепости всех своих воинов, почти не оставив при себе охраны! Его хотели пленить! Если бы мы не отступили за осадный частокол…

— И для тебя, и для твоего господина было бы лучше, если бы вы этого не сделали, а просто отбили бы атаку, — сурово произнес Кхайду. — В том бою даже ханьский старик вел себя достойнее, чем вы. А ведь он ученный муж и не обязан был ввязываться в схватку.

— Непобедимый хан! У нас не было иного выхода! Лесные разбойники пробились к моему господину. Один из них, которого я почему-то вижу сейчас здесь, сорвал с его груди твою серебряную пайзцу.

— Если твой господин позволил сделать это, значит, пайзца была дарована недостойному. Всё!

Хан взмахнул рукой. Из-за его спины выступил крепкий хмуролиций воин с длинной тяжелой дубиной в руках. Воевать такой оглоблей было бы несподручно, биться в палочном бою на Божьем Суде по Польской Правде — тоже. Видимо, дубина предназначалась для другого.

— Палач, — прошептал Бурангул.

Дмитрий тихонько присвистнул:

— Ослопом хребты ломать будут?

Ему не ответили. И так все было ясно.

— Непобедимый хан! — еще раз воззвал нукер без особой, впрочем, надежды, — Я прошу…

— Замолчи! — разъяренный рык пронесся над освещенным кругом. Нет, это не хан потерял терпение. На своего подчиненного орал сам тысячник Шонхор. — Перестань позорить себя и меня, песий сын, и прими смерть достойно.

Нукер осекся на полуслове и покорно уткнулся лицом в землю. Он стал первой жертвой палача. Описав широкую дугу, дубина обрушилась на спину воина. Короткий вскрик. Хруст человеческого позвоночника был сродни звуку, что издает в тишине леса толстая, но подгнившая ветка под лошадиным копытом.

Еще удар, еще вскрик, еще хруст.

А вот третий нукер даже не вскрикнул.

Человек с дубиной перебивал позвонки с одного удара, оставляя жуткие, но, действительно, практически бескровные вмятины на спинах.

Нет, это уже слишком.

— Непобедимый хан! — Бурцев шагнул вперед, раздвигая факельщиков.

Два кривых клинка в мгновение ока скрестились под его подбородком, преградив путь. Бурцев ощутил, насколько хорошо отточены изогнутые лезвия.

Теперь все смотрели только на него. И воины, толпившиеся за плотным оцеплением, и факельщики-стражники, и свита хана, и сам хан, и приговоренные к смерти. Даже палач, прервав работу, озадачено обернулся. Только три человека с перебитыми спинами глядели куда-то в ведомую лишь им одним даль. Они еще были живы. Но им уже было все равно.

— Непобедимый хан! Прошу слова!

Брови Кхайду чуть приподнялись. Потом сдвинулись. И все же хан кивнул бывшему полонянину.