Тяга к свершениям: книга четвертая

«Ничтожество!», — вдруг встав со стула, громко произнес Белокобыльский. Сделав несколько шагов он навис над Майским и, просияв улыбкой, повторил с видимым удовольствием: «Убогое ничтожество!». С трудом подняв огромное тело, к нему присоединилась Литовская, а потом и другие чиновники. «Вошь!»; «Бессмысленная гнида!»; «Паразит!»; «Обрубок!», — кричали они, улыбаясь беззубыми ртами.

Зажмурив глаза и мотая головой Майский просил, молил их остановиться. Душа его разрывалась на части, ему было невыносимо тяжело и больно. В отчаянии кричал он им, но они ни на секунду не прекращали своей пытки. Кто-то из них плюнул Майскому в лицо и вот уже удары посыпались ему по голове. Он вскинул руки, чтобы защититься и понял, что в кисти у него зажат молоток. Злость и ненависть вспыхнули вдруг в Майском. Он обернулся: сидевшие за ним люди больше не шептались, а все внимательно смотрели за его истязанием, будто ожидая чего-то. Майский заревел, вскочил, оттолкнув от себя чиновников, и занес уже молоток над головой Белокобыльского, как вдруг увидел за его спиной черную фигуру. Тот же покрытый мраком человек, который был в палате Марины, смотрел сейчас на него из-за плеча юриста. Как и прежде, он был лишь одной сплошной тенью, но Майскому вдруг показалось, что в его черном лице он видит глаза; глаза, готовые при первой возможности в мгновение поглотить всего его. Молоток выпал из руки Майского. Под грудой ударов он повалился на землю и, пытаясь укрыться от них, свернулся клубком, обхватив голову руками. Но только он весь сжался, готовясь к избиению, как удары прекратились.

Выждав с полминуты, Майский медленно убрал руки: рядом с ним никого не было, а сам он лежал на снегу на улице. Он поднялся и огляделся: это был хорошо знакомый ему тупиковый проезд с мечетью; вплоть до самого бульвара он был совершенно пустым и мертвым, и лишь только мелкий снег, тихо опускаясь с неба, привносил сюда хоть какое-то движение. Майский стоял возле сворота в проулок и, не сходя с места, смотрел в сторону бульвара, как вдруг услышал сзади какой-то шорох и возню. Он развернулся и увидел, что кроме него в самом тупике находился еще один человек. Мужчина сидел на коленях лицом к стене, а на голову у него был наброшен капюшон, но Майский и сзади сразу узнал его — это был сын азербайджанца. Его красный пуховик весь был испачкан кровью, а сам он, покачиваясь вперед-назад, производил руками какие-то действия, бубня что-то себе под нос. Медленно ступая по свежему хрустящему снегу, Майский стал приближаться к мужчине. «Ж`ертва приведет каждого из нас в бессмертие… С нее начнется новая ж`изьнь…», — расслышал он слова, но, странное дело, голос принадлежал не молодому азербайджанцу — это был голос его отца. Подойдя к мужчине, Майский в нерешительности протянул руку и коснулся его плеча, а когда тот повернул голову, смертельный страх и ужас обрушились на него. Под капюшоном не было лица — была лишь темная черная тень вместо головы. Жуткие ощущения сковали Майского. Страшная безликая тьма разверзлась на него, вбирая в себя всю жизненную энергию. Ноги его подкосились, стало невыносимо тяжело, больно и до ужаса страшно. Еще мгновение — и он без чувств упал на землю.

∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙

Майский открыл глаза, и тут же мысль о предстоящих событиях завладела им. Напрочь развеяв сон, эта мысль сходу навалилась на него, будто никогда и не покидала. Он посмотрел в телефон — четыре часа утра. Будильник был заведен на полшестого, и полтора часа вполне можно было еще отдохнуть, но он при всем желании не смог бы сейчас снова заснуть.

Поднявшись с кровати, Майский умылся, оделся по-домашнему в трико и футболку, еще раз проверил конверты, плащ, ружье, рожки к нему и, сложив все это на кресле, пошел на кухню. В холодильнике были яйца, которые он купил вчера специально для того чтобы поджарить на завтрак, да и шпроты еще остались в достаточном количестве, но в животе у него все крутило и ходило ходуном и, сумев осилить лишь две кружки кефира, он вернулся в зал.