Тяжелые дни

            Воспользовавшись тем, что беседа коснулась польских дел, С. Д. Сазонов выступил с предложением разрешить вопрос о даровании Польше автономии Высочайшим Манифестом, не ожидая Думы, в виду событий на фронте. Министр Иностранных Дел развивал свою мысль с особою горячностью и даже страстностью. «Такой акт произведет отличное впечатление на наших союзников, которых огорчает неуверенность и колебания нашей политики в отношении поляков. Поляки же увидят, что Россия, вынуждаемая переменою военного счастья временно покинуть врагу польские земли, не перестает заботиться о братском народе и подготовляет для будущего условия справедливого сожительства. Манифест надо издать немедленно. Оп должен быть расклеен на стенах Варшавы перед уходом оттуда на­ших войск. Поляки устали ждать, начали извериваться в порожденных воззванием Великого Князя надеждах. Императорский Манифест поддержит эти надежды и не даст обратиться симпатиям к немцам, которые с своей сто­роны готовы на все, чтобы подкупить поляков. Я убежден, что подобным актом мы, уходя из польской столицы, оставим за собою тысячи расположенных к нам людей и создадим для немцев далеко не благоприятную местную атмосферу».

            Предложение С. Д. Сазонова вызвало единодушный отпор в среде Совета Министров. У меня записано: «Общий шум. Все говорят {23} сразу. Можно разобрать только отдельные возгласы. Акт недопустимой трусости (Кривошеин

). Ни к чему не приведет и никого не привлечем — немцы ответят провозглашением Царства Польского (Харитонов). Недостойно великодержавия России (Рухлов). Поляки мечтают о независимости и авто­номий их не удовлетворит (Хвостов).

            Вопрос исчерпан заявлением И.

 Л. Горемыкина:

            «Я не считаю себя в праве подносить к подписанию Госу­даря и скрепить акт, касающийся единства и будущего строя России. Это не есть вопрос военной необходимости и должен быть разрешен в порядке нормального законодательства. Если поляки захотят поверить искренности пра­вительства, то для них будет достаточно и моего заявления в Думе от имени Государя Императора».

            «К тому же — добавил А. А. Поливанов — едва ли хватить времени для осуществления такой меры. Дни Варшавы сочтены...»

            Моя запись кончается заметкою: «За все время войны не было такого тяже­лого заседания. Настроение больше, чем подавленное. Разошлись словно в воду опущенные. Что-то придется переживать дальше. Российское авось выво­зило и в худшие времена. Бог не выдаст — немец не слопает».

ЗАСЕДАНИЕ 24 ИЮЛЯ 1915 ГОДА.

            В течение недели не было обычных заседаний. Происходили совещания в министерском павильоне при Государственной Думе и собрания отдельных Министров у Председателя Совета. Я был все время нездоров. О происходившем кое что рассказывали мне И. Л. Горемыкин и И. Н. Лодыженский. К сожалению, я тогда же не записал их сообщений. Поэтому, придерживаясь правила излагать только то, что имеется в моих заметках, перехожу прямо к заседанию 24 Июля.

            «Общее положение на фронте по прежнему безотрадное. Немцы наседают, не встречая почти никакого сопротивления. В обществе назревает тревога. Кое где начались беспорядки среди призывных и в местных гарнизонах. Определенно обнаруживается, что Дума настроена непримиримо. Правитель­ство не может ждать от нее поддержки. Население, подогреваемое печатью, смотрит на Государственную Думу, как на магическую исцелительницу от всех бед и несчастий. Из Ставки идут вопли о пополнениях и снарядах. Генералы все более начинают заниматься внутренней политикой, стараясь от­влечь от себя внимание и перенести ответственность на другие плечи».

            «Haстpoeние в Совете Министров подавленное. Чувствуется какая то ра­стерянность. Отношения между отдельными Членами и к Председателю приобретают нервный характер».

            Беседа началась с заявления А. В. Кривошеина, что к нему Ставкою предъ­явлено решительное требование об издании теперь же торжественного Монаршего акта, возвещающего о наделении землею наиболее пострадавших и наиболее отличившихся воинов. Надел должен быть не менее 6-9 десятин. Фонд для этого — земли государственные и Крестьянского Банка, но главным образом — отчуждаемые владения немцев-колонистов и неприятельских подданных.