Тиф

– - …И вижу я, что липовые ветки расступаются и подымается в окне та самая старуха, что у черта на болоте живет; поднялась во весь рост и стала в окне. Господи, твоя воля! Обомлел я совсем, души не чувствую… И брата Ивана не вижу, как будто он с кроватью своею вон куда уехал. Хочу крикнуть, а она мне: "Тс-с" и, как кошка, на потолок прыснула и надо мной повисла… Тут уж я не выдержал и как крикну благим матом… Она сейчас на окно и в липу, и вижу -- уж около меня брат стоит, точно он из мглы какой вынырнул. "Что, говорит, с тобой?" -- "Ты разве не видел?" -- "Не видел…", а сам трясется, а уж я -- и говорить нечего… Одначе вы, капитан, кажется, почивать хотите? -- прервал свой рассказ священник, поглядев на Иловлина.

– - А?.. Я?..-- встрепенулся Иловлин, как будто пробуждаясь от сна,-- голова у меня что-то болит и шею ломит… Не пойти ли прилечь?..

– - Да, самое лучшее, идите спокойно почивать, а то на вас лица нет… Вы уж не простудились ли?..-- участливо спросил отец Андрей.

– - Нет, ничего… Это пройдет…-- И в глазах у Иловлина отразился какой-то животный ужас. Он наскоро простился со всеми и пошел к выходу…

Отпирая дверь, он услышал, что Заелов спросил вполголоса: "Уж не схватил ли он тиф?", а священник сказал! "Тс-с-с". Это его рассердило. "Как он смеет думать, что у меня тиф? болван эдакий!" Лестница была темна; он оступился и едва не полетел… "Черт возьми!" -- воскликнул он с невыразимым раздражением и чуть не заплакал… "Да я серьезно нездоров; я нездоров серьезно…"

– - Не ушиблись ли вы, капитан? -- спросил священник, появляясь с фонарем, который он поспешно зажег, чтобы посветить гостю. Ступени крутой лестницы скрипели под ногами… Иловлин не отвечал.

– - Не хотите ли взять с собой фонарь? Со светом-то лучше; собаки не пристанут…

– - Что? Вы ужасно тихо говорите, батюшка!..

– - Фонарь возьмите… Вы, бедненький, кажется, нездоровы… Полушубок запахните…

Иловлин взял фонарь, вышел на улицу и тихо пошел домой.

"Я серьезно нездоров,-- говорил он про себя,-- я, вероятно, простудился?.. Где я простудился? У себя в комнате… А может быть, я заразился тифом?"

И снег, скрипя под ногами, казалось, шептал; "Тиф, тиф!"

"Это уж не Вьюшин ли привез с собой заразу? черт его подери! Нет, нет! это пустяки! я не желаю болеть, не же-ла-ю…"

Мысли невольно перешли на Вьюшина и на покупки, которые он должен был сделать в Александрополе для офицеров. "Для Порошина десять фунтов свечей… И на что ему столько свечей? десять фунтов, десять фунтов? По полтиннику фунт, итого, итого… ах, боже мой, нехорошо…"

– - Нехорошо! -- сказал кто-то из-за угла, и какая-то прозрачная тень скользнула по поверхности снега и исчезла в воздухе.

Снег гораздо сильнее искрился теперь, чем тогда, когда он шел к священнику. Отдельные снежинки как будто вспыхивали то там, то здесь, в особенности когда их переносило ветром с места на место; тусклая мгла носилась кругом, и Иловлину чудилось, что он идет по огромной мрачной зале, освещенной блуждающими искрами. Черные следы от сапогов казались чернее и гораздо глубже… На половине пути Иловлин наткнулся на огромную стаю собак, которые заворчали, завидев огонь, и одна за другой извивающейся вереницей скрылись во тьме ночи.

Иловлин дошел до своих дверей. Изнутри доносилось тихое, заунывное пение: это пела Майро свою обычную песню.

Ты пряди, моя прялка, пряди,

Сладкий сон на меня навевай!

Но, я слышу, мой милый подходит:

У ворот он стоит и стучит.

Что мне делать: уснуть ли глубоко

Или милому дверь отворить?

Сон придет, и пройдет, и вернется,

А мой милый уйдет навсегда…

В тихом пении Мариам слышались страстные, грудные ноты, а от оригинального восточного мотива веяло чем-то загадочным и волшебным. Странное чувство вспыхнуло в груди Иловлина, его сердце забилось скорее, и ему казалось, что он влюблен в какую-то волшебницу из арабских сказок.

Он открыл дверь и нервным голосом крикнул:

– - Самойлов!

– - Я не сплю, ваше благородие!

– - Молчи, пожалуйста; не рассуждай! Давай спать ложиться; скорее давай!

– - Да вы, ваше благородие, фонарь-то оставьте… Там свет есть наверху.

– - Что? фонарь… возьми фонарь… Я, брат, болен, Самойлов.

– - Спаси господи! К утру здоровы будете…

Вьюшин так крепко спал, что не слышал, как раздевался Иловлин и как он охал; как нарочно, только что последний улегся, он почмокал во сне губами, точно ел что-нибудь очень вкусное, и затем адски захрапел на всевозможные лады. Иловлину это показалось невыносимым, и он громко откашлялся.

Вьюшин проснулся и спросил:

– - Что такое?

– - Ты ужасно храпишь!

– - Черт тебя возьми! разбудил на самом интересном месте…

И Вьюшин так неосторожно повернулся на своей постели, что она провалилась.

– - Так! -- раздражительно сказал он и сердито вскочил поправлять кровать…

У Иловлина быстро усиливался жар в голове…

– - Ну, что вы там делали у попа? -- спросил Вьюшин, снова укладываясь.

– - Что?.. Заелов говорит, что при тифе за покупками надо с фонарем… А Майро я не могу так оставить; не могу…

– - Что ты там такое городишь? -- И Выошин, приподнявшись на локте, озабоченно взглянул на Иловлина.