Тигровая шкура, или Пробуждение Грязнова

— А что касается Кричевского, — глубоко затянувшись, произнесла Мезенцева, — так могу сказать одно: от смерти спасли. Ну а насчет того, что будет дальше…

Мезенцева задумалась, стряхнула пепел в керамическую плошку, которая заменяла ей пепельницу.

— Если спросите, с чего бы вдруг такая неуверенность, постараюсь объяснить. Видите ли, пулей задеты нервные окончания, назначение которых я не буду объяснять — слишком долго и непонятно, так что лечение предстоит длительное. И дай-то бог, чтобы все обошлось благополучно. По крайней мере, московские коллеги пообещали сделать все возможное.

— А невозможное?

— И невозможное тоже, — хмыкнула Мезенцева, по-своему расценив вопрос, видимо, настолько влиятельного и знаменитого в недалеком прошлом милицейского зубра, что даже сам начальник краевого управления внутренних дел самолично попросил «всячески содействовать товарищу Грязнову».

— Ну а говорить-то он скоро начнет?

— Не знаю, — призналась Мезенцева. — Делали все возможное, теперь вот за него примутся столичные светила. Кстати, — чисто по-женски спохватилась Мезенцева, — к Кричевскому мать прилетела. Днюет и ночует в его палате. Так что, если желаете, можете и с ней переговорить.

Вячеслав Иванович «желал». И первое, на что он обратил внимание, когда Мезенцева представила его невысокой миловидной брюнетке, это покрасневшие от бессонных ночей глаза, которые как бы жили своей обособленной жизнью.

— Кричевская Елена Борисовна, — бесцветным голосом произнесла она и, словно ища какой-то дополнительной поддержки, вскинула глаза на врача.

— Знаете что, — предложила Мезенцева, — располагайтесь в моем кабинете. А я пока больных обойду.

Когда она ушла, оставив на журнальном столике два стакана с чаем и кулем шоколадных конфет, Грязнов откашлялся, посмотрел на сгорбившуюся в кресле женщину. Несчастье с сыном надломило ее основательно, моментально состарив на десяток лет, и он невольно подумал о том, каково сейчас матери и жене Сергея Шаманина. Однако надо было как-то завязать разговор, и он произнес первое, что пришло в голову.

— Елена Борисовна, дорогая, я тоже москвич, не понаслышке знаю, что такое наши столичные светила, и могу вас заверить — Женя поднимется.

— Вы… вы настолько уверены? — с мольбой в глазах произнесла Кричевская, всматриваясь в лицо сидевшего перед ней человека, о котором, как ей рассказали еще в Москве, ходили легенды.

— Абсолютно! Кстати, Женя скоро поднимется на ноги, и ему понадобится одежда, к которой он привык. Это я по себе знаю, когда в госпитале с ранением лежал. А я как раз на днях возвращаюсь в Стожары и мог бы переслать в Москву его сумку с вещами, которая осталась в гостинице.

— Спасибо вам, спасибо, — мягко улыбнувшись, поблагодарила Кричевская. — Вы, наверное, хотите, чтобы я рассказала вам о сыне?

Вячеслав Иванович утвердительно кивнул.

— Да. И если можно, подробнее.

Кричевская взяла со столика свой стакан с чаем, задумавшись, отхлебнула глоток:

— Подробнее… А что именно вы хотели бы услышать?

— Что бы я хотел услышать? — переспросил Грязнов. — Да в общем-то мне все о нем интересно, но главное… Главное — это его работа в «Гринпис» и еще, пожалуй, жизненная позиция вашего сына.

— Жизненная позиция… Относительно экологии и нашей экосистемы? — уточнила Кричевская.

— Пожалуй, что так. И еще… Как он воспринял эту командировку на Дальний Восток? Я имею в виду информацию о шкуре уссурийского тигра для президента.

— Господи, как он ее воспринял?! Во-первых, обрадовался, потому что мечтал побывать в этих краях, ну а что касается тигра… Пожалуй, только и то, что сказал одну-единственную фразу: «Докатились, мать!»

Она обхватила ладонями стакан с чаем, словно хотела согреться в этот и без того теплый августовский день. А в сознании Грязнова вырисовывался образ взрослеющего парня с устоявшимися жизненными принципами, которых так не хватает в нынешнем обществе, за что на того, естественно, валились горы шишек. Да и мать порой ругала его, внушая ему «терпимое благоразумие», мол, не лезь, куда не надо, могут нос прищемить. А он только смеялся в ответ и говорил: «Хоть ты, мама, и умней меня, но тут я с тобой не согласен». В общем, если знал, что кто-то где-то ловчит, то говорил об этом вслух, а подобное, конечно, не каждому понравится, тем более столичному чиновнику.

Елена Борисовна замолчала, и Грязнов тут же задал вопрос, который уже давно не давал ему покоя:

— Насколько я понимаю, он и в «Гринпис» стал работать только затем, чтобы отстоять хоть капельку чистого воздуха, чистой воды и по возможности еще не изуродованной природы?

— Можно, конечно, сказать и так, — мать Кричевского кивнула. — Но главное, пожалуй… В общем, ему важно было доказать тому же чиновнику из администрации президента или правительства, что нельзя рубить сук, на котором мы все сидим. И этой рубки, когда сучья летят, не простят нам ни наши дети, ни, тем более, наши внуки и правнуки.