Тихий солдат

Опять стало темно, только по-прежнему сотрясалась от дробного грохота копыт земля. Она уже давно отвыкла от такого, но люди, налетевшие из далекого, напрасно забытого прошлого, напомнили ей старые, добрые времена, когда победа мерилась благородной физической силой людей и коней, а не на слепой мощью холодного металла и коварной подлостью пороха.

Павел оглянулся и увидел, что у кого-то из кавалеристов действительно в руках были пики, о которых он только слышал раньше. Буденный долго настаивал сохранить их в кавалерии и даже один раз в присутствии Павла, бешено вращая глазами, орал на одного крупного военного из наркомата обороны:

– А я тебе говорю, это оружие! При умелом обучении еще как пойдет! Ну и что, что в других армиях давно убрали, зато у нас есть…, и у поляков есть! Мы с поляками бились, бились, я их под Ровно пиками да шашками в гражданку так гонял, что только держись! На пике победу к богу поднимают!

Их все же официально сняли с вооружения, но вот ведь оказалось, что возят с собой в обозах тайком этот смертоносный инструмент до сей поры.

Второе село обошли стороной голопом, по полю, но следовавшие за первым эскадроном другие сотни, как их по старинке продолжали называть между собой в кавалерии, наделали там много шума. Впереди была Лида. Кони выдыхались, сбрасывали назад сгустки жирного мыла, но их гнали и гнали дальше. Вновь зашли на дорогу, и Павел услышал, как сзади и откуда-то далеко слева, с опушек лесного массива, словно градом задолбили землю копыта сотен и сотен коней.

Эскадрон Прошкина, шедший в авангарде атаки, влетел наметом в предместье города, встреченный уже бешеным пулеметным и автоматным огнем. Из переулка ударило орудие танка, снаряд с воем пронесся над головами и угодил в двухэтажный особнячок, мимо которого в этом момент пролетал на своем обезумевшем от гонки коне Прошкин, а следом за ним, не разбирая дороги, неслась тачанка с Павлом, Федором и согнутым в три погибели возницей. Следующий снаряд ударил в самый центр эскадрона, всадники кинулись в рассыпную по переулкам и садам предместья. Почти мгновенно взметнулся к небу столб ослепительного огня. Это вспыхнул беспомощный танк, к которому с глухой стороны подскочило трое злых всадников.

Где-то совсем близко взревели двигатели, истерично застрекотал пулемет и вновь трубно, разрывая на острые клочки воздух, завыли снаряды.

Эскадрон, заметно поредевший, продолжал нестись вперед, не снижая темпа. Это был невообразимый вихрь смерти, упрямо, целеустремленно рвавшийся к самому центру города. Сзади лопались снаряды, что-то дико свистело и сотрясалось в воздухе и на земле. Вдоль улицы стремглав бежали десятки немцев, ошарашенные тем, что происходит у них на глазах и, что самое страшное, в их телесном присутствии. Конные отряды огромной численности, словно безжалостное скифское войско, со всех сторон заливали собой город. От огня и всполохов взрывов улицы осветились, будто кто-то вдруг зажег гигантские факелы. Вокруг метались тени, всё взлетело на дыбы.

Такого восторга атаки Павел Тарасов никогда еще не знал! Он вскакивал в бьющейся обо все ухабы тачанке и орал, не помня себя:

– Даешь! Даешь! Коли! На шампур! На пику их!

В центре города, у старой крепостной стены, куда долетели необыкновенно быстро, Прошкин закружил коня, от которого клоками разлеталась пена, и зычно крикнул назад:

– Рассредоточиться повзводно, давай в переулки, секи заразу! Мети их!

Неожиданно тачанка осталась одна на площади, лошади закружились и потащили ее в ближайшую улочку. Ударили сразу два пулемета, споткнулась сначала одна лошадь, упала на передние колени, за ней тяжело завалилась на бок вторая, повис, вцепившись окровавленными мертвыми руками в поводья, возница, его поволокло следом за издыхающими лошадьми по крупной брусчатке площади. Немцы стреляли ото всюду и во все стороны сразу, потому что никак не могли сосредоточиться на одном направлении. Скорость, с которой шел бой, был для них ошеломляющим. Взрывы гранат и автоматные очереди не умолкали ни на секунду. Осколки отчаянно свистели и бились холодными искрами о камни.