Тихик и Назарий

— Ты будешь ложью, как и я! Слушай, отныне нас будет трое — да, ничего не поделаешь, — я, ты и Быкоглавый. Я засвидетельствую, что ты беседуешь с ангелами, что ты пророчица и святая. Тебе построят отдельный покой, у тебя будет прислужница или прислужник, и ничей чужой глаз не заглянет более в твою душу. Наденешь покрывало, будешь облечена тайной и тем обретешь свободу.

— А как же бог? — спросила она, отирая слезы грязным рукавом рясы.

— Бог?.. Бог простит нам наши грехи, потому что они — во благо христианам. Я приму на себя твои прегрешения. Встань и помолимся вместе — так, будто ты уже провозглашена Совершенной, — благостно произнес он, помог ей подняться и отвел в свой покой. Страх и ненависть уступили место состраданию и нежности, которые он равно испытывал и к ней и к себе. В эти минуты он верил, что любит Ивсулу, потому, что любил свои страдания, и еще потому, что презирал ее…

Гладя ее волосы, ощущая нежное тепло ее тела, Тихик утешал ее и обольщал своими сомнениями.

— Как я несчастен, Ивсула! Дьявол во мне изрекает двойственные мысли, денно и нощно терзает меня, потому что проклятая земля — дело его рук и человек уязвлен им… Богу ведомо это, но и он не в силах одолеть своего врага… Ах, отчего низшее всегда побеждает высшее?..

Он открывал сокровенные свои помыслы, своей исповедью делал ее соучастницей своих прегрешений и в то же время любовался ее нежной белой шеей, линией бедер под рясой. Он и сам не мог бы сказать, притворяется он или искренне страдает. Со стоном опустил лохматую голову ей на колени и обнял ее тонкий стан.

— Как я страдаю! — шептал Тихик. — Как я мучился, с каких пор желал довериться — тебе, потому что кто мне ближе тебя? Я был одинок и опасался, что ты не поймешь меня.

Он не лгал, Ивсула и вправду была ему ближе всех, поскольку их связывали общие грехи…

Тогда-то дьявол, невидимый обоим, решил, что пора утешить их, и заставил позабыть о муках и ненависти. Чтобы умолкли души, он подсказал телесную утеху — гораздо более сладостную, чем прежде, ибо она была смешением любви, страдания и жажды искупления…

11

Но что есть благо для человека?

Быкоглавый возводил свою башню, а его люди строили подле нее селение. Многие еретики уходили теперь из общины, а кое-кто подрядился работать на людей Быкоглавого, получая в уплату краденое. Из нового селения доносились песни, смех, запахи жирной пищи, на закате бил барабан и играли волынки. Эхо откликалось на эти звуки, лес словно бы спешил оттолкнуть их от себя, по вечерам свет костров озарял каменные стены башни и свежие ямы для новых домов.

Тихик держал яростные речи, грозил Страшным судом, но тщетно. Он сажал провинившихся под замок, на хлеб и воду, отлучал от общины, но проку от наказаний не было — наказанные бежали к Быкоглавому, унося с собой свой скарб. Женщины сбрасывали рясы, надевали расшитые сукманы,[1] повязывались алыми платками.

В разбойничьем селении принялись ткать узорчатые рядна и ткани, возникли мастерские, лавки с невиданными товарами. Назарий был нужен всем. У него просили совета, как украсить жилье, наперегонки заказывали ему портреты, потому что, обретя гордость и себялюбие, люди пожелали увековечить себя. Землянка художника была забита разными вещами и припасами. Жизнь в разбойничьем селении била ключом, тогда как в старом селении она с каждым днем замирала. Даже кое-кто из верных — те, на кого Тихик полагался, — переселился к Быкоглавому.

Неведомо откуда распространилось среди разбойников Сильвестров о Евангелие, а поскольку оно освобождало их от тяжести десницы божьей, все приняли его с великой радостью. Тихик узнал, что Быкоглавый приблизил к себе Радула, провозгласил его мудрецом, и теперь Радул читал проповеди, ел и пил с разбойниками и потешал их. Он убеждал воздвигнуть храм Красоты и Свободы, ибо невозможно человеку не поклоняться чему бы то ни было.

Участились случаи хищений из общего амбара — каждый, кто убегал из селения, что-то уносил с собой. В брошенных землянках селились изгнанные Быкоглавым, увечные и убогие, раскаявшиеся лукавцы и расслабленные души, над которыми поиздевались разбойники. Они взывали к справедливости, братской любви и правде и убеждали Тихика вмешаться. Добрые христиане, сохранившие верность своему владыке, не желали соседствовать с отступниками, и в общине вспыхнули новые крамолы. Женщины вспомнили догмат об Адаме и Еве и, возгордись, перестали покоряться мужьям. Уже нельзя было понять, что происходит; бесполезны стали проповеди, никого не страшили наказания. Вера в богомильское учение сгинула, к нему примешалось искаженное Евангелие отца Сильвестра, и это совсем сбило с толку людей…