Тимур. Тамерлан

— В крайнем ряду орды, возле дороги на Самарканд, шатёр с чучелом журавля на вершине — приходи туда, как только стемнеет, а теперь ответь мне громко, достаточно ли послы эмира Энрике уделяют внимания своим наложницам!

— Они услаждают их ежедневно, кичик-ханым, и думаю, скоро можно будет обнаружить, что наложницы послов эмира Энрике беременны, — сказал Мухаммед с взбаламученным чувством.

— Благодарю. Моё любопытство немного удовлетворено, — улыбнулась белоснежным лицом кичик-ханым.

Мухаммед поклонился и отправился к послам короля Энрике, которые сидели вдалеке от трона в правом ряду, за всеми сеидами, улемами, кади и муфтиями. Пока он шёл туда, индийских танцовщиц на площади курултая сменили багдадские плясуны с саблями, и барабаны загремели громче и воинственнее. Испанцы пребывали в самых разных настроениях. Пьяный дон Гомес заставлял свою наложницу Гириджу танцевать так же, как понравившиеся ему танцовщицы из Дели. Дон Альфонсо пожаловался, что от ужасного грохота у него разболелась голова. А дон Гонсалес схватил Мухаммеда за рукав чекменя, притянул к себе и лихорадочно заговорил, указывая туда, где сидели Тамерлан и его внуки:

— Смотрите, Мухаммед, смотрите! Ведь теперь я не пьян, я выпил лишь полстакана сильно разбавленного вина, а в основном пил сладкий кумыс и гранатовый сок. Посмотрите, там, за троном сеньора Тамерлана, сидит один из его августейших внуков, а рядом с ним — ведь это Нукнислава? Ведь это она, правда? Отсюда плохо видно, я очень долго присматривался. Или это она, или я точно уже сошёл с ума. Если вы скажете, что это не она, то я свихнусь.

— А если я скажу вам, что это бывшая Нукнислава? — спросил Мухаммед.

— То есть как? — выпучил глаза личный писатель короля Энрике. — Вы хотите сказать, что это призрак?

— Нет, не призрак. Эту красивую светловолосую женщину раньше звали Нукниславой. Теперь она зовётся по-другому — Юлдуз-ага.

— Ничего не понимаю. Не томите же, жестокий вы человек!

— Мужайтесь, дон Гонсалес, вы были обмануты. Нукниславу не казнили.

— Не казнили? Так почему же её не вернули мне?

— Потому что она страшно полюбилась Халиль-Султану, обожаемому внуку Тамерлана. Он уговорил деда выкрасть наложницу у вас во время дастархана в Баги-Чинаране. Вы тогда крепко напились и не заметили, как Нукниславу увели от вас. Вот и всё. А Тамерлан, жалея ваше самолюбие, велел наврать вам при бегство, поимку и лютую казнь Нукниславы.

Слушая откровение Мухаммеда, дон Гонсалес горестно смотрел туда, где, прижавшись к Халиль-Султану, сидела его златовласая Нукнислава. Внук Тамерлана и красавица славянка развлекались тем, что Халиль-Султан отпивал из своей чаши вино, затем приникал губами к губам Нукниславы и переливал вино из своего рта в её рот. Её это страшно веселило, и всякий раз, оторвав губы от уст Халиль-Султана и проглотив вино, она принималась радостно смеяться.

— Смотрите-ка, — промолвил дон Гонсалес, — а ей весело с ним. При мне она была недотрогой, а тут целуется у всех на виду, и ничего!

— Юлдуз-ага очень полюбила Халиль-Султана, — вздохнул Мухаммед, этим вздохом как бы выражая сочувствие писателю. — Царевич такой весёлый, неистощимый на разные выдумки человек. А женщины глуповаты, предпочитают умным и образованным мужчинам таких, которые без конца что-нибудь придумывают, тискают и тормошат.

— Какое неблагозвучное имя — Юлдуз-ага, — сказал де Клавихо.

— Халиль-Султан придумал, — пожал плечами Аль-Кааги.

— Что оно означает?

— Сударыня утренняя звезда.

— В переводе красиво, — вздохнул дон Гонсалес, затем посмотрел на кувшин с вином и решительно заявил: — Напьюсь! Давайте, Мухаммед, пить!

И они стали пить вино, да так лихо взялись за это дело, что очень скоро ни тот, ни другой лыка не вязали. Дон Гонсалес лежал головой на коленях у фракийки Диты, целовал её ладонь, плакал и говорил:

— Нукнислава! Зачем ты бросила меня? У тебя такая сладкая ладонь, а ты целуешься с этим юношей, хоть он и внук сеньора Тамерлана. Он балбес, Нукнислава, балбес! Брось его и вернись ко мне!

А Мухаммед осоловело смотрел на то, как выводят натёртого фосфором слона, светящегося в темноте огромным призраком, и думал: «Куда же это мне надобно было бежать, как только стемнеет?..» Он никак не мог вспомнить о свидании, назначенном ему самою кичик-ханым в шатре под чучелом журавля. Выпив очередной кубок сладкого шемаханского, он решительно качнул головой и сказал:

— Вот сейчас пойду, встану перед ним и скажу: «Мы любим друг друга! Хочешь — свари нас обоих в кипятке и сожри! А лучше — отпусти нас на все четыре стороны».

— Мухаммед Аль-Кааги, — обратился к нему подошедший минбаши Джильберге, — вы, кажется, пьяны?

— Ничуть, — мотая головой, отвечал Мухаммед.

— Вы в состоянии следовать за мной?

— Опять следовать? Опять язык есть? Н-не хочу!..

— Вы можете стоять на ногах и ходить?

— П-жал-ста! — И Мухаммед встал и сделал несколько шагов.

— Отлично. Пойдёмте.

— Куда?

— Лучше, если вы не будете задавать никаких вопросов.

— Слуш-сь!