Типы прошлого

"Но Сарра, какъ нарочно, была въ это утро въ отличномъ расположеніи духа; она не надулась, не противорѣчила мнѣ, забыла даже проговорить свое стереотипное: "for shame, Надя!" Она пододвинула стулъ въ окну, вынула изъ кармана какую-то работу и, обернувшись во мнѣ спиной, усѣлась, сказавъ:

"- Спите, дитя мое, я вамъ мѣшать не буду.

"А Катя между тѣмъ, не въ пору послушная и памятливая Катя, уходила изъ комнаты, унося съ собой недочитанную мною Valentine. О! съ какою злостью взглянула я на нее!…

"Что было дѣлать! Я забилась въ подушки и закрыла глаза. Спать буду! Но среди дремоты, мало-по-малу обнимавшей меня, въ раздраженныхъ нервахъ повторялись впечатлѣнія моей тревожной ночи: я то болѣзненно вздрагивала и съеживалась, то будто накаленныя зноемъ струи пробѣгали по всему моему тѣлу; въ блѣднѣющихъ, уже неясныхъ представленіяхъ перепутывались страстныя сцены романа съ эпизодами прошлаго дня, и предо мной возникалъ мой собственный образъ, верхомъ, въ незнакомомъ лѣсу, озаренномъ мѣсячнымъ сіяніемъ, и среди безмолвія и страховъ ночи доносится во мнѣ издалека, изъ самой глубины, изъ самой теми лѣса "голосъ свѣжій и звенящій, какъ звукъ гобоя", и поетъ онъ мотивъ полонеза Кирилина…

* * *

"Далеко за полдень разбудила меня Катя; она держала письмо въ рукѣ.

"- Генералъ приказали отдать вамъ, говорила она съ веселою улыбкой.

"Это было письмо отъ васъ, Владиміръ, первое со дня вашего отъѣзда! Я вырвала его изъ рукъ Кати и выпроводила ее изъ комнаты. Мнѣ надо было остаться одной, одной съ вами, о милый мой, одной съ тою острою болью, которая вдругъ защемила у меня въ сердцѣ, едва узнала я вашъ почеркъ. Я вскрыла конвертъ, прочла первыя строки, — "Свѣтлый ангелъ мой, надежда моя", писали вы, — и залилась вдругъ слезами, обильными, долгими, живительными слезами… Тяжелое бремя скатилось съ души моей вмѣстѣ съ ними; ихъ разрѣшающая благодать смывала и уносила навсегда, казалось мнѣ, всю эту тину неправедныхъ ощущеній, накипѣвшую въ ней со вчерашняго дня… Я схватила ваше письмо, Владиміръ, и, въ порывѣ восторженной благодарности, прижала его въ губамъ. Медленно, строку за строкой, принялась я затѣмъ читать его, пріостанавливаясь чуть не на каждомъ словѣ, улыбаясь стремительному росчерку иныхъ буквъ: въ нихъ говорили вы, другъ мой, ваша пылкая, честная душа… "О, прикрой меня твоими бѣлыми крылами!" лепетала я, стремясь всѣмъ существомъ моимъ въ вамъ, подъ сѣнь, подъ защиту этихъ чистыхъ и сильныхъ врылъ… Я дочла письмо до конца и тутъ только замѣтила, что не прочла его, — я искала лишь вашихъ слѣдовъ на этомъ листкѣ бумаги, радовалась словамъ начертаннымъ вами и забыла о смыслѣ ихъ… Я перечла его сызнова. О себѣ вы говорили только, что отправляетесь немедленно, что вашему фрегату приказано слѣдовать въ Англію безостановочно и что вы постараетесь изъ Мальты написать намъ опять; все остальное письмо было посвящено исключительно мысли, заботѣ обо мнѣ. Оно дышало такою нѣжною привязанностью, такимъ спокойствіемъ, такою безграничною вѣрой въ меня!.. "Откуда же эта недавняя тревога", говорила я себѣ, растроганная и умиленная, "откуда это душевное смущеніе, налетѣвшее на меня какъ грозовая туча и предъ которымъ я, къ стыду моему, осталась безоружною и безотвѣтною? что общаго между мной и тою выдуманною личностью, чувствамъ которой, сегодня ночью, я думала найти, я искала откликъ въ собственномъ сердцѣ? Пусть дерзкій молодой человѣкъ, приславшій мнѣ эту книгу, олицетворяетъ себя въ ея героѣ, пусть поручаетъ ему высказать мнѣ то, что не считаетъ удобнымъ выговорить самъ: онъ не понимаетъ, что такой поступокъ — оскорбленіе для меня, онъ не понимаетъ, потому что онъ ослѣпленъ своими мятежными убѣжденіями, своимъ страшнымъ самолюбіемъ, можетъ-быть, и авторитетомъ книгъ подобныхъ этой. Но я, могла-ли я, хоть на одну минуту, забыть, что для меня радужнымъ вѣнцомъ, — я употребляю его же выраженія, — сложилось все, что даетъ прелесть и цѣну жизни! Любимая отцомъ, не скованная ничьимъ произволомъ, я свободно отдала сердце лучшему, благороднѣйшему изъ людей, человѣку, для котораго я дороже всего на свѣтѣ и съ которымъ я никого не сравню! Достичь моей любви другому, — да развѣ это возможно? Осмѣлиться надѣяться на это, нѣтъ, — это даже не оскорбленіе, это безуміе!… И я безумна была сегодня ночью!" досказала я себѣ… Нервная дрожь пробѣжала у меня по тѣлу. Мнѣ вспомнилось, какъ въ дѣтствѣ, предъ сномъ, старая няня моя, осѣняя меня крестомъ, повторяла каждый разъ: "отъ лукаваго навожденія спаси тебя, Господи!" И, — какъ въ тѣ годы, — я набожно перекрестилась…

"Сарра не возвращалась во мнѣ съ утра; она пошла гулять и поручила Катѣ звать меня въ садъ, какъ только окончу свой туалетъ. Катя, слегка передразнивая ее, сообщила мнѣ, что старушка пыталась нѣсколько разъ будить меня, но что ей каждый разъ жаль меня становилось, и она съ ворчаньемъ отходила отъ моей постели, наконецъ и совсѣмъ ушла, приказавъ мнѣ сказать, что воздухъ и движеніе необходимы послѣ такого нелѣпаго сна.