"И я засмѣялась громко такимъ злымъ смѣхомъ, что сама вздрогнула, услыхавъ его. Это былъ отголосокъ другаго, слишкомъ знакомаго мнѣ смѣха, того, что первый, какъ дальній грохотъ наступающей бури, смутилъ завѣтную тишь моего неба. "Давно-ли, давно-ли", заскребло вдругъ у меня въ какомъ-то глухомъ уголку сердца, "ничего этого не знала я, ни этихъ замираній, какъ будто предъ смертью, ни этихъ постыдныхъ чувствъ… Такъ незлобиво было у меня на душѣ, такъ свѣтло глядѣла я въ будущее, ни одной тучки не чернѣло на чистой лазури, — будущее, это было неизмѣнное продолженіе все того же безмятежнаго моего счастія. Какъ прозрачная глубина нашей Семи, должно было оно, казалось, вынести меня до гроба все тою же, безупречною, гордою, счастливою!…Отецъ мой, Владиміръ, — я поровну дѣлила сердце между ними, и за ними кончался міръ для меня. Давно-ли, давно-ли это было?… А теперь, Боже мой, Боже! Зазвучалъ этотъ смѣхъ, заговорили тѣ смущающіе звуки, блеснули темнымъ пламенемъ глаза, полные мольбы и страданія, и я… Страшно подумать, какъ на врага глядитъ теперь на меня отецъ мой, нѣкогда боготворимый мною отецъ… Владиміръ!.. "Но отчего же", спрашивала я себя съ отчаяніемъ, "не могу я, не могу никакими силами вызвать снова на память милыя черты дорогаго лица? Еслибы, кажется, хоть на одинъ мигъ воскресъ предо мной его честный, довѣрчивый взглядъ, я бы ожила опять въ прежней жизни, и, какъ утренній туманъ подъ полуденными лучами, разсѣялись бы околдовавшія меня темныя чары. Но милыя черты точно ушли отъ меня въ какую-то недостижимую даль, и тщетно зову я ихъ оттуда, въ отраду себѣ и спасеніе. Что-то безлицое и безмолвное возникаетъ вмѣсто ихъ передо мной, — а между тѣмъ рядомъ, какъ живой, непрощенный, торжествующій и мрачный, стоитъ другой, неотступный образъ… И каждый изгибъ, каждая складка его повторяетъ мнѣ его слова, а слова эти, они и такъ уже, какъ отравленный напитокъ, льются мнѣ въ грудь и жгутъ ее каждый день, каждый часъ. Какими же сѣтями опуталъ меня этотъ человѣкъ? Чѣмъ успѣлъ онъ зацѣпить за всѣ мои живыя струны и затянуть ихъ въ своей безжалостной рукѣ?… Боже мой! Неужели это любовь?" съ ужасомъ подумала я. "Эта грызущая боль, этотъ мятежный строй мыслей и чувствъ, эта непрерывная, невыносимая тоска, — такъ это все называется любовью!…"
"- Евстигней! раздалось вдругъ изъ самой глубины сада.
"И на дорожкѣ подо мной живо затормошился кто-то…
"- Держи! кричали ему.
"Я вскочила съ мѣста… и снова упала…
"Евстигней кинулся на голосъ… Что-то невидимое, но слишкомъ понятное для меня, происходило въ саду. Крики, людской топотъ, внезапный шелестъ раздвигаемыхъ кустовъ, слышались среди непроницаемой ночи. Противъ оконъ моихъ, въ темныхъ окнахъ батюшки показался, заходилъ свѣтъ… "Онъ услышалъ, онъ проснулся, онъ пошелъ въ садъ. Они поймаютъ
"Я схватилась за голову, судорожно сжимая ее помертвѣлыми руками…
"Новый крикъ донесся издали, со стороны Бѣлаго камня. Ближайшіе голоса отвѣчали ему; тяжелые шаги бѣгомъ устремились по тому направленію… Ночь погрузилась опять въ свое гробовое молчаніе. "Онъ въ паркѣ, уйдетъ-ли онъ отъ нихъ?… Господи, спаси его!"
"Цѣлая вѣчность прошла для меня въ этой несказанной тревогѣ…
"Снова шаги и голоса, и все ближе, и ближе… Они идутъ назадъ… Одни?" Я всѣмъ тѣломъ высунулась въ окно, жадно и трепетно ожидая перваго слова, перваго звука…
"Но ничего, ничего, кромѣ смутнаго, непонятнаго говора. "О, Творецъ мой, какое мученье!"
"Они направились въ батюшкиному флигелю… Невозмутимо дремлетъ воздухъ, ни тѣни вѣтра, ничего не доносится оттуда до меня, умирающей отъ ожиданія.
"Но вотъ наконецъ разошлись они. Двое изъ нихъ идутъ въ мою сторону и бранятся будто. Слова ихъ уже явственно долетаютъ до меня.
"- Заяцъ! Еще смѣешь предъ самимъ генераломъ говорить! Объ эту пору заяцъ въ овсахъ сидитъ. Какой это заяцъ, когда, слышалъ ты вѣдь самъ, Иванъ Копыто его за полу ухватилъ, да вырвался онъ у него…
"Я уже не слышала болѣе. "Онъ спасенъ, спасенъ! Боже милосердный, благодарю Тебя!" И до утра просидѣла я на томъ же мѣстѣ, безъ мысли, безъ движенія…
"На зарѣ, едва заиграли первые лучи на занавѣсахъ моихъ оконъ, дверь спальни осторожно отворилась, и неслышною поступью вошла Настасья Савельевна.
"- Барышня, вы такъ и не ложились! воскликнула она, увидавъ меня.
"- Знаю, барышня, знаю, говорила она торопливо, — я дождалась его, видѣла….
"- Что же онъ? Говорите скорѣе!…
"Я не стану передавать безконечнаго разсказа Настасьи Савельевны, въ которомъ главную роль играла она сама, ея собственные страхи и похожденія. Съ трудомъ добилась я наконецъ того, что относилось въ ея сыну. Онъ былъ въ саду и, дѣйствительно, едва ушелъ изъ рукъ сторожа, поймавшаго его за платье. Онъ приказалъ мнѣ сказать чрезъ Настасью Савельевну, "чтобъ я не безпокоилась, что его живаго не возьметъ никто".