Титан. Жизнь Джона Рокфеллера

С 1 ноября 1917 года по 13 декабря 1920 года в условиях строжайшей секретности Инглис интервьюировал Рокфеллера приблизительно по часу каждый день, обычно перед завтраком или гольфом. (В какой-то момент, с июля 1919 года по ноябрь 1920 года, Рокфеллер охладел к проекту.) Следуя за Рокфеллером из одного поместья в другое, Инглис записал за своим молчаливым собеседником стенограмму из четырехсот восьмидесяти тысяч слов. Метод был довольно необычным. Инглис зачитывал куски из Ллойда и Тарбелл – которых, по признанию Рокфеллера, он не читал – затем записывал ответы Рокфеллера. Сохраняя силы, как обычно, пока Инглис читал отрывок, Рокфеллер часто откидывался на кушетке, закрывал глаза и казался безразличным; в том момент, когда Инглис думал, что тот крепко спит, его глаза открывались, и он давал точный ответ. Инглис кроме того проехал по северу штата Нью-Йорк и Кливленду, собирая истории из жизни Рокфеллера в местах его детства – в Ричфорде, Моравии, Овего, Стронгсвилле и Кливленде.

Поначалу Рокфеллер рассматривал интервью как личную запись для семейного архива, но оживлялся, впервые формулируя слова в собственную защиту. К марту 1918 года Инглис сообщил об этой перемене Ли: «Он говорит, что теперь считает своим долгом – и по отношению к семье, и к себе – записать правду о столь многих случаях, которые были рассказаны ложно»²⁵. Ежедневное исследование переносило Рокфеллера обратно в его старые добрые дни. Однажды утром он рассказал Инглису о сне, который видел: «Я вновь оказался в упряжи, отчаянно, не на шутку, весь в работе, стремясь столкнуться с затруднительными ситуациями, преодолеть трудности»²⁶

.

Младший воспринял энтузиазм отца с облегчением. «Я никогда не мечтал, что ты будешь следовать вопросу с упорством и настойчивостью, о которых пишет господин Инглис, – сообщил Младший отцу. – Я благодарю тебя тысячу раз за то, что ты делаешь»²⁷. Многое о тайных мотивах и неуверенности Младшего говорит его особенная просьба Инглиса расспросить Старшего об Иде Тарбелл. «Возможность взять ее собственные слова и выстроить дело против нее имело бы великую ценность», – инструктировал его Младший

²⁸. Отвечая Тарбелл, Рокфеллер чередовал едкую критику и яркое желание избежать размолвки. «Но давайте избежим всего спорного, – говорил он Инглису. – Мы не хотим привлечь новых Тарбелл и им подобных с их клеветой»²⁹

.

Рокфеллер, выступающий из этой рукописи, то насмешлив, то радушен, то пылок, то сардоничен. Человек, четко излагающий свои мысли, он хитроумно оправдал свои действия, но никогда ни с кем не делился жизненно важными внутренними размышлениями, в которых он примиряет свои деловые и религиозные убеждения. Интервью показывает экстраординарную энергию, вложенную в обоснование и поиск оправдывающей позиции. Если он не чувствовал нужды объясняться перед публикой, он испытывал мощную необходимость оправдать свое поведение перед самим собой. Инглису Рокфеллер озвучил расширенную защиту трестов, вероятно, уникальную среди их создателей. И все же в атмосфере исповедальни, Рокфеллер был часто многословен, но не искренен; привычка секретности слишком глубоко проникла в его сущность. Он не озвучивал сожалений об антиконкурентных методах и казался неспособным на настоящую самокритичность. Если послушать Рокфеллера, «Стандард Ойл» теперь была любимой организацией, которой поклонялись массы за то, что она несла дешевую нефть: «Сегодня признают, что вся работа, от начала и до конца, одна из наиболее примечательных, если не самая примечательная в анналах коммерческих предприятий всех времен»³⁰. Ни разу за три года Рокфеллер не упомянул разделение 1911 года, и он странным образом говорил о «Стандард Ойл» так, как будто трест все еще существовал. Когда Инглис вызвался зачитать решение Верховного суда 1911 года, Рокфеллер отказался: «Нет; я никогда не слышал, как читали решение. Я устранился; оставил адвокатам»³¹.