Титан. Жизнь Джона Рокфеллера

Хотя Рокфеллер старался говорить, как государственный деятель, гнев все же проникал в разговор. Даже притом, что обличительные материалы Ллойда и Тарбелл привели к распаду «Стандард Ойл», он настаивал, что «их труды не имели успеха и вернулись к ним бумерангом»³⁹. Чем больше он говорил, тем больше выходил скопившийся яд, и наконец он начал изрыгать ненависть к «социалистам и анархистам», осмелившимся нападать на него: «Сегодня они вонь в ноздрях всех честных мужчин и женщин. Они – яд, и я бы сделал так, чтобы они собрались и создали колонию и прожили свои теории и съели друг друга; так как они ничего не производят и живут, как паразиты, на том, что создают честные люди, бережливые и деятельные»⁴⁰

. Этот голос семья и близкие доверенные люди никогда не слышали – настоящий Рокфеллер без цензуры, которого так тщательно заставлял молчать Рокфеллер-христианин. В конечном итоге интервью Инглиса стало лечебным разговором, так как титан воскресил затаенную боль, существование которой он долго отрицал. Он не был христианским мучеником, он был человеком с обычной человеческой уязвимостью и понятной необходимостью излить душу.

Инглиса захватила притворная искренность Рокфеллера. Он не стал вступать в случайные дискуссии, а придерживался безопасного запланированного формата чтения из Ллойда и Тарбелл и записывания дословных ответов. Он не высказывал настойчивого желания изучить документы «Стандард Ойл» или бумаги Рокфеллера и лениво получил большую часть истории сквозь фильтр памяти Рокфеллера. Хотя он опросил многих родственников и коллег, они знали, что его направил Рокфеллер и, неудивительно, что вспоминали его в розовом цвете.

Младший вскоре увидел, что Инглис соблазнился легкой жизнью в поместьях Рокфеллера и хочет растянуть работу. Позже Инглис признал, что его убаюкала дурманящая монотонная, но приятная ежедневная рутина босса. Наконец, в начале 1924 года, через семь лет работы, Инглис закончил биографию, представлявшую собой причесанную, угодливую версию жизни Рокфеллера. Младший имел здравый смысл раздать ее надежным судьям, в том числе Уильяму Аллену Уайту, редактору газеты из Канзаса, и Джорджу Винсенту, президенту Фонда Рокфеллера, и они оба дали неодобрительный вердикт. Уайт сказал, что это «слишком льстиво и благоговейно» и посоветовал Рокфеллерам не публиковать ее⁴¹

.

Следуя предложению Айви Ли, Младший наивно отправил рукопись Иде Тарбелл к ней в квартиру в Грамерси-Парк на Манхэттене. Они вместе работали на промышленной конференции, организованной президентом Вильсоном в 1919 году, и у них развились сердечные отношения. «Лично мне она очень понравилась, – сказал Младший, – хотя я никогда не был поклонником ее книги»⁴². Тарбелл ответила взаимностью на эту привязанность, сказав подруге: «Думаю, нет человека в общественной или коммерческой жизни в нашей стране, который ближе следует своим идеалам, чем Джон Д. Рокфеллер-младший. Я даже пойду дальше и скажу, что не знаю отца, который дал бы лучшее наставничество сыну, чем это сделал Джон Д. Рокфеллер»⁴³

. За годы Тарбелл стала более консервативной и благосклонной к бизнесу – в 1925 году она опубликовала хвалебную биографию судьи Элберта Г. Гэри из «Юнайтед стейтс стил», – но она сочла биографию Инглиса уклончивой и однобокой и рекомендовала убрать ее в стол. С бесконечным разочарованием Младший навсегда отправил рукопись в архивы Рокфеллера.

Глава 32

Династическая преемственность

Младший, хотя и был наследником трона, много лет ждал, чтобы занять свое законное место, и от этого ему становилось сложнее завоевать уважение окружающих. Г. Л. Менкен, среди прочих скептиков, любил указывать, что положение Младшего чисто производное: «На него обращают внимание только потому, что он оказался сыном старого Джона, а значит наследником крупного состояния. До сих пор как свидетельствуют документы, он ни разу не сказал ничего, что выходило бы за рамки талантов оратора ротари-клуба или автора передовицы и не сделал ничего, что заставило бы попотеть умного бухгалтера»¹.

Несмотря на их преданность друг другу и тесно связанные жизни, отца и сына разделяла сдержанность, которую они не могли преодолеть. Они часто переписывались, тепло обнимали друг друга при встрече, и у них были крепкие хорошие отношения. Когда его мальчик должен был прийти на ужин, Джон-старший проявлял заметное нетерпеливое ожидание. Но при этом их отношения сковывала старомодная сдержанность, и ни тот, ни другой не был способен на настоящую легкость или спонтанность. «Ни у отца, ни у меня темперамент не проявлялся открыто, – сказал Младший. – Мы говорили о том, что нужно было обговорить – не чтобы порассуждать»².