Тито и товарищи

Руководители миссии, капитаны Билл Стюарт и Уильям Дикин, в любом случае не могли бы выбрать для своего прибытия более рискованный, но также и более подходящий момент, чтобы оценить эпическое мужество отрядов Тито. Не успели они приземлиться, как приняли участие в совещании, на котором было решено пробиться через Вучево, Сутьеску и Зеленгору. Тито приказал переместить в этом направлении и центральный госпиталь, хоть это было легче сказать, чем сделать, ведь для переноски раненых, которых было более 2 тыс., имелось примерно 200–300 итальянских военнопленных, настолько изможденных, что они сами еле двигались. (Позже партизаны всех убили.) Лошадей было всего около сотни[609]. Стала ощущаться нехватка продовольствия, причем речь уже шла не о добровольных сборах продуктов народными комитетами (в начале восстания Тито говорил, что не намерен быть верховным главнокомандующим армии грабителей), а о реквизиции. Вследствие чего население пивского плоскогорья, и без того бедное и изнуренное войной, стало отворачиваться от партизан и поддерживать четников

[610]. Верховный штаб 3 июня на совещании в Мратине принял решение разделить главную оперативную группу на две части, а также не перемещать тяжелораненых, а спрятать их в пещерах и среди скал пивского каньона. Последовали дни и ночи, полные ужаса и хаоса, когда в вихре войны казалось, что всё потеряно. Но и этого было мало. Немцы узнали от итальянцев, которые несли старого и немощного поэта Назора и которым удалось бежать, точное местонахождение Тито и его сопровождения. И 9 июня 1943 г. они всеми силами нанесли удар в этом направлении. «По нам били страшно, интенсивно, беспрерывно били в одни и те же точки. Сбрасывали стокилограммовые бомбы. А потом неожиданно вокруг нас засвистели пулеметные пули. Немцы стреляли с хребта, находящегося примерно в 500 метров от нас. Тогда я приказал командиру Четвертой бригады (он тоже здесь погиб), чтобы он взял людей и занял этот хребет, потому что бригады не могли бы пройти мимо него. Англичане, которые были с нами, смотрели на него с почтением»[611]

.

В бою 9 июня 1943 г. Тито ранили в левую руку, которой он прикрыл голову[612]. Среди союзников он был единственным верховным главнокомандующим, получившим ранение на поле боя. Ему спасла жизнь его овчарка Лукс, которая в тот момент, когда рядом с огромным сломанным буком, за которым укрылся Тито вместе со Зденкой Паунович, взорвалась бомба, прыгнула ему на голову. «Лукс лежал у моей головы и тесно прижимался телом к моему лицу. Он был грязен, вонял, и у него было полно вшей. Помимо этого, он закрывал мне обзор. Нам было очень худо. <…> Я снова и снова отпихивал Лукса. Но всё было тщетно; он разместился таким образом, что лежал почти на моей голове и не желал передвинуться. Пока я его не отпихивал, он лежал очень спокойно, когда же я его оттолкнул, его тело почти сразу снова свалилось мне на лицо, как мешок, полный зерна. Я разозлился, и у меня кончилось терпение, но отпихнуть его было невозможно, и я оставил его в покое. И, находясь в таком чудесном положении, среди шума я вдруг почувствовал, как Лукса охватила дрожь, затем он застыл. Его убило шрапнелью, которая должна была бы прострелить мне голову». Взрывом убило собаку, а также капитана Стюарта и охранника Тито Василия Джуровича, сражавшегося в Испании, а Билла Дикина ранило

[613]. «Я ощутил сильный удар», – впоследствии вспоминал Тито. Он был уверен, что удар попал в самое сердце. «Всё кончено, подумал я.» Когда он пришел в себя, то посреди опустошения увидел на сломанном дереве маленькую лесную птичку, которая жалобно щебетала. «Взрывом ей перебило ногу и повредило крыло. Это маленькое создание стояло на одной ноге, и крылышко его трепетало. Эта картина глубоко запечатлелась в моей памяти…»[614]

Из руки, которая к тому времени уже почернела и онемела, лишь через два дня вынули несколько осколков гранаты. А две пули вынули только в 1946 г., когда Тито оперировали из-за воспаления аппендикса[615].

Тогда же он пережил одно из самых страшных происшествий в своей жизни, о котором так и не смог забыть. Вот что он рассказывал через много лет: «Я шел со своими телохранителями, усталый, бдительно следящий за всеми маневрами противника. Шел дождь, в руке у меня была палка, и я опирался на нее. В какой-то момент глубокой ночью я споткнулся и упал. Руки погрузились во что-то плотное и мягкое. Засмердело. Я упал на разлагающийся труп. Дождевыми каплями и травяной росой я отмывал и оттирал пальцы, только всё это совсем не помогло, запах мертвеца не исчез. Куда бы я ни шел, повсюду меня преследовала эта страшная вонь»[616]. На фоне трагедии возникали и комичные ситуации: «Это случилось, когда у меня была ранена рука. Она была забинтована, а в другой я держал палку, поскольку не мог нести автомат. Мы шли и повстречали какую-то бабу. Я ей сказал: “Уйди, баба, тут проходит армия”. А она остановилась и посмотрела на меня: “Да какой же ты солдат, если у тебя даже ружья нет?”»[617].