Тюльпинс, Эйверин и госпожа Полночь

– Думаю, теперь вы спать будете долго, – с нескрываемым ликованием ответил помощник Полуночи, а Тюльпинс шумно сглотнул. Не ожидал он такого поворота событий.

– Что это значит? – Голос учителя был на удивление спокоен.

– Это значит, что госпожа Полночь больше не нуждается в ваших услугах. Она зовет вас к себе, якобы поболтать. Но могу предположить, что этот разговор станет последним в вашей жизни. – Мистер Элнеби препротивно хихикнул.

Это был чистой воды блеф, но на мистера Гиза он, похоже, подействовал. Только немного не так, как того ожидал мистер Элнеби. Мистер Гиз очаровательно улыбнулся, заправил волосы за уши и спросил:

– Элнеби, ты точно уверен в том, что говоришь?

– Н-но… М-м-м-мистер Элнеби… – замямлил Тюльпинс. Он не хотел никому смерти.

– Иди к себе, Тюльпинс. Госпожа Полночь восхищена твоей преданностью. Я уверен, ты достигнешь больших высот. А вас, мистер Гиз, я прошу не выделывать… всякого.

Дальше по коридору еще люди, уж как-нибудь мы с вами справимся.

– Я знаю, Элнеби. Но поверь, в этом нет необходимости. Я уверен, что госпожа Полночь воспримет этот инцидент именно так, как он того заслуживает.

– Это ей решать. Боюсь, после ваших слов, мистер Гиз… Как ты там сказал, Тюльпинс? Он обещал, что Полуночи больше не будет?..

– Довольно, Элнеби. Идем. Отправь ребенка спать, до завтрака еще есть несколько часов. А после у нас занятия, Тюльпинс. Прошу вас быть в хорошей форме. Ну, что же вы? Собрались хныкать? Все в порядке, Тюльпинс. Несмотря на ваш низкий поступок – я говорю, конечно же, о подслушивании, – все обойдется. Но то, что вы беспокоитесь о госпоже, похвально, весьма похвально. Идем, Элнеби, не стой. Если я пропущу утреннюю гимнастику, буду сонным весь день.

Тюльпинс растерянно глядел на широкую прямую спину удаляющегося мистера Гиза и суетливо перебирающего ногами мистера Элнеби. Тюльп потянул ворот пижамы и устало вздохнул. И что на него нашло? Как будто не его ноги бежали к комнате мистера Элнеби, как будто не его рот голосил о надвигающейся беде… Подозрения и беспокойные мысли стали жалить Тюльпа, и оттого мозги его словно разбухали. Снова и снова вспоминалось ему лицо Эйверин, такое чистое и спокойное, когда обняла она отца. Опять и опять видел он скорбь на лице мистера Гиза и слышал его горячий шепот: «Все будет хорошо, Птичка. Все будет хорошо».

Тюльпинс был готов поспорить, что никогда прежде не видел он столь сильных и ярких чувств. Они обрушились на него мощной волной, заставляя ноги безвольно гнуться, а тело слабеть. Тюльп был ошеломлен и сломлен. Он чувствовал себя механической машиной, мертвым растением, холодной рыбой – кем угодно, но только не человеком. Люди стояли перед ним всего несколько мгновений назад, а он собственной глупостью их погубил.

Наконец он пришел к тому, что те, кто умеет так горячо любить, просто не способны на злодеяния. Они не могли задумать ничего настолько дурного, что стоило бы целой жизни.

Мистер Гиз сейчас в большой опасности по его вине, а Эйверин… Тюльп до боли закусил губу. Неужели она спокойно спит, ни о чем не подозревая? Но что ждет ее тогда утром? Как будет Тюльп смотреть ей в глаза, когда она все узнает?

Тюльпинс медленно двинулся в сторону ее комнаты, ведя ладонью по стене. Он понимал, что сейчас ему понадобится мужество. Странное слово, которое никогда не приходило в его сознание, странное слово, которое невозможно отождествлять со знатными господами Сорок Восьмого. Дойдя до двери Эйви, Тюльпинс окончательно осознал, что такое мужество. Это желание и силы поступить правильно, хоть делать это очень уж страшно.

Он поднял руку, вздохнул. Прижался лбом к двери, прокручивая в голове снова и снова глупые и постыдные слова: «Эйверин, я погубил твоего отца».

В горле засаднило, ватные ноги подкосились, и Тюльпинс неожиданно для самого себя постучал. Дверь, к глубочайшему сожалению Тюльпа, открывалась наружу. Она так треснула его по лбу, что он повалился на пол. Из глаз хлынули слезы, нос мерзко хрустнул. Но это мало заботило Тюльпинса. Эйверин, как дикий зверек, наскочила на него сверху и принялась молотить что было сил. Бывший господин всхлипывал, стонал, ругался, но в его тело впивались острые зубы, ноготки рвали нежную кожу, неугомонные коленки вышибали из груди дух, а кулаки с такой скоростью колотили по его лицу, что Тюльпинс даже не мог раскрыть глаз. Наконец он извернулся, благо весом он превосходил Эйверин почти вдвое, и навалился на нее всем телом. Она отчаянно отбивалась, но с каждой секундой силы оставляли ее, и спустя пару минут она просипела:

– Все, все. Отпусти.

Тюльпинс откатился в сторону и остался лежать на спине. Он ощупывал пальцами разбухшее и пульсирующее лицо, старался вдыхать как можно реже – кажется, поврежденные рыбами ребра не так уж хорошо зажили. Девчонка, в порванной у ног ночной рубахе, с растрепанными волосами, встала. Тюльпинс, вздыхая, ойкая и опираясь на стену, поднялся тоже.