Тьма века сего

— Лень. Все будет в порядке, Гессе, — договорил он уже серьезно, снова закрыв глаза. — Пара-другая часов, и я приду в себя.

— Откуда ты знаешь? Из тебя будто все соки выпили. Ты же понятия не имеешь, никто из нас понятия не имеет, как на тебе сказалось… то, что ты сделал.

— Ни один мастер еще от этого не умирал, — не открывая глаз, тихо хмыкнул стриг. — Иди. Уж тебе-то отоспаться надо.

— Я за ним присмотрю, — пообещал Мартин, когда Курт замялся, не зная, как поступить и что сказать. — А я в порядке. Я бы даже сказал, — неловко уточнил он, — слишком в порядке.

— Вот это-то меня и беспокоит.

— Я не выскочу на улицу и не начну кидаться на горожан, обещаю.

На его усмешку Курт не ответил. Бросив с сомнением взгляд на притихшего фон Вегерхофа, он вздохнул, молча кивнув, и ушел в свою комнату. Оставив дверь открытой, он рухнул на постель, не раздеваясь, и уснул, кажется, прежде, чем щека коснулась подушки.

Сон пришел немедленно, облекши со всех сторон, точно плотный туман, теплый и душный, как свежая могила. Поселившееся в душе темное предчувствие разворачивалось, как парус в безветрие — медленно, тяжело, но неотвратимо. Какой-то краешек сознания все еще держался за реальность, не позволяя провалиться в сон полностью и без остатка, какая-то часть разума не желала отступать, и невнятные видения мельтешили где-то вдалеке, сумбурные и раздражающие…

Курт проснулся от близких шагов — проснулся разом, мгновенно, и рывком уселся, глядя на Мартина на пороге. В окне за его спиной назревали поздние сумерки, в общей комнате горел светильник, и бледное лицо снова казалось чужим и мертвым.

— Александер… — с явной нервозностью произнес тот. — Я не знаю, что происходит, но так явно быть не должно.

Курт вскочил с кровати одним движением, позабыв про боли в суставах, почти на ходу влез в сапоги, выбежал в комнату, где все так же на скамье у стены лежал фон Вегерхоф; таким Курт не видел его никогда — неживая личина, плотно сжатые зубы, редкое, невидимое дыхание, и словно еще лишних лет десять на лице. К скамье был пододвинут табурет — похоже, Мартин уже давно сидел рядом, наблюдая… За чем? Он не знал, как это назвать. И точно так же понятия не имел, что происходит.

— Я почти не чувствую его, — тихо сказал Мартин и, помявшись, уточнил: — Чувствую прежнюю связь, но не ощущаю в нем… своего. Если сейчас выйду из дома, закрою дверь — я не почувствую, что Александер здесь. Он словно… гаснет.

— Пробовал будить?

— Остерегся сделать хуже.

— Сдается мне, хуже некуда, — возразил Курт, однако остался стоять на месте. — А может, это просто предельное истощение, и ему нужен отдых, а сейчас ему просто видится что-то… Стригам же снятся кошмары?

— При обращении — да, а потом… пока не знаю.

Фон Вегерхоф застонал — совершенно по-человечески и как-то обыденно, как стонет проснувшийся поутру гуляка, чьи мышцы теперь болят, а голову долбят медные молоточки — и медленно, нехотя разлепил глаза. Несколько мгновений он смотрел прямо перед собой, в полутемный потолок, а потом так же через силу перевел взгляд на стоящих рядом.

— Что-то мне нехорошо, — тихо сообщил стриг, и Мартин торопливо присел на табурет, нетерпеливо спросив:

— Что я могу сделать? Я не понимаю, что происходит…

— Я тоже, — вздохнул фон Вегерхоф серьезно. — Чувствую себя разбитым еще больше, чем до того, как уснул. Больше всего меня беспокоит, что я именно уснул, уснул глубоко. Так не бывало уже очень давно. И…

— Вы не чувствуете меня.

— Связь есть, — не сразу отозвался стриг. — Но не та, что прежде. И еще странное ощущение… Хочется пить. Воды.

Курт на мгновение замер, глядя на больного с сомнением, потом молча кивнул, подошел к столу, взял стоящий на нем кувшин, поискал взглядом стакан и, не найдя, возвратился к скамье. Фон Вегерхоф тяжело приподнялся на локте и к поднесенному горлышку кувшина припал жадно и надолго, словно измученный путник посреди пустыни. С трудом оторвавшись, стриг почти упал обратно на скамью, закрыв глаза и прижав ладонь ко лбу, будто унимая головокружение.

— Как же вкусно, Господи… — шепнул он тихо. — Лучший вкус на свете…

Мартин обернулся, переглянувшись с Куртом; в глазах была растерянность, граничащая с паникой. Мутное предощущение беды всколыхнулось снова, все более ясное, все более очевидное…

— Александер.

Стриг убрал ладонь от лица и молча поднял вопросительный взгляд. Курт помялся, глядя на его руку, снова взглянул на лицо, и сдержанно проговорил:

— Я знаю, что происходит. Ты стареешь.

Фон Вегерхоф замер, глядя на него непонимающе, удивленно, словно слыша обращенные к нему слова, но никак не умея взять в толк, что они значат, словно Курт вдруг заговорил на языке одного из племен Винланда. Потом он медленно поднял руку, поднеся ее к лицу, и долго, внимательно рассматривал кожу, собравшуюся в отчётливо видимые мелкие, сухие морщинки. Подняв вторую руку, фон Вегерхоф несколько секунд смотрел на обе, поворачивая ладони обеими сторонами, и осторожно, точно боясь обжечься, тронул себя за лицо.