Тьма века сего

— Ну так покажем этой нечисти, что он прав! Мы должны — и мы сможем!

Тишина взорвалась.

Тишина разлетелась на осколки и утонула в грохоте и скрежете, отзвук голоса утонул в едином вздохе, и нестройный хор отозвался, а после и повторил — уже единым гласом, и по рядам прокатилось:

— Wir können![191]

***

Месяц назад…

Месяц назад было первое тяжелое сражение, в котором Альбрехт выставил серьезные силы — во всех смыслах. Месяц назад начались серьезные потери. Месяц назад начались круглосуточные вахты expertus’ов — на маршах, на передышках, на ночевках, тотчас после боев, всегда. Настороже были и прежде, но месяц назад готовность усилили втрое, месяц назад начались молитвенные бдения воинского священства — круглосуточно, посменно. Месяц назад Новачек и епископ Кёльпин начали все больше походить на поднятых мертвецов, и даже привыкший к рваному распорядку дня майстер Гессе не сомневался, что и он впечатление производит схожее.

Работы у майстера Гессе сотоварищи прибавилось: пленных прибывало, и с каждым требовалось говорить — не перекинуться парой слов, а устраивать полноценное расследование с полноценным допросом. Всякий житель этих земель полагался еретиком по умолчанию и малефиком по подозрению — и всякий имел шанс доказать, что это не так; одних оправдывали тотчас же, других спустя несколько дней и десяток допросов, третьи не получали оправдания вовсе, четвертых причисляли к категории искренне заблудших и скидывали для обработки Кёльпину и его святым отцам. Курту уже начало казаться, что к концу этой войны он постигнет умение определять еретика в толпе на глаз, а Мартин, тщательно и тщетно пытаясь бодриться, показательно ворчал, что вечную жизнь он себе вырвал не для того, чтобы провести ее в допросной палатке…

Месяц назад бодриться стало сложно.

Месяц назад победоносное шествие имперской армии впервые споткнулось, и стремительный марш обернулся тяжелым ковылянием: мелкие стычки стали чаще, крупные бои — тяжелее, а покоя не было даже на привалах и ночевках.

Поначалу тревожное состояние всех, от хаумптманнов до последнего кашевара, сочли ожидаемым и понятным — ведь теперь стало ясно, что самые скверные ожидания оказались реальностью. Ведь теперь вполне разумно было опасаться, теперь вполне логично было ждать любой пакости, и всеобщее непреходящее беспокойство поначалу никто не счел чем-то странным… Пока однажды один из солдат в охране порохового обоза не устроил подлинную истерику с плачем, метаниями, громкими молитвами, обреченным хохотом и попыткой выхватить головню из горящего поодаль, на безопасном расстоянии, крохотного костерка. Дело не кончилось печально лишь благодаря тому, что оказавшийся рядом по чистой случайности щенок с особого курса среагировал даже быстрее, чем товарищи рыдающего воина, перехватившие его за руки: щенок огрел безумца ударом — вполсилы, выбив сознание, и тут же вцепился в уснувший разум, сходу закопавшись в самые глубины.

В глубинах обнаружился страх, и этому expertus не удивился. Но вот рождался этот страх не внутри, не в разуме — страх стучался снаружи, а разум гостеприимно распахивал ему двери. Осторожно, стараясь не потревожить, щенок прощупал стоящих рядом — приятелей солдата и сбежавшихся на крики бойцов — после чего отправился на внеочередной доклад к Новачеку.

К вечеру охватившая лагерь нездоровая тревожность сдала позиции, цепь expertus’ов с того дня несла незримую стражу беспрестанно, а в молитвенном правиле христианского воинства появилась новая литания — «Contra timorem»[192].

Спустя неделю все тем же expertus’ам пришлось стать героями дня снова, однако на сей раз дело завершилось не столь благополучно и не обошлось без жертв. В предвечерних сумерках в одной из частей лагеря бойцы вдруг обнаружили подле себя чужаков — вооруженных, готовых к нападению и невесть как оказавшихся здесь. К тому времени, как кому-то из щенков, примчавшихся на шум, удалось распознать и переломить иллюзию и остановить начавшееся побоище, счет убийствам своих своими пошел на второй десяток.

Подобный casus приключился еще дважды — один за другим, с промежутком в пару дней, после — снова, через четыре дня, теперь во время сражения, однако ни одна из попыток прежнего успеха уже не возымела, а после того боя иллюзии и вовсе прекратились столь же неожиданно, как и начались. Что было тому причиной, осталось неизвестным, однако Новачеку было приятно думать, что его подопечным удалось показать врагу всю бесплодность его стараний и тем отвратить от дальнейших поползновений, а командиру стрелков — что стрелу кого-то из его людей Господь Бог направил в нужную сторону, и «насылать эту хренотень стало некому».