«То было давно… там… в России…». Книга первая

Летом он приехал ко мне в деревню, один, никого не захватил с собой. А в деревне у меня гостил в это время другой приятель, доктор Иван Иванович, доктор хороший, клинический врач. На кожаной куртке всегда носил большой знак доктора медицины^[508]. Человек был тоже очень серьезный. Лицо такое ровное, блондин, глаза белые. Большие баки, расчесывал ровно. Любил живопись. Картину смотрел долго, бывало, скажет:

— Да, это не наука.

Приятель Вася что-то был очень мрачен. Взял стакан чаю и сел у окошка. Глядел в зеленый сад, где звенели малиновки. Хорошо летом в деревне.

— Что, — говорю я, — что с тобой, милый Вася? Ты как день неясный, опечалился чему?^[509]

— Да, да-с, — сказал он, опустив голову. — Если бы вы, Константин Ликсеевич, были человек серьезный, я бы вам рассказал, а то у вас всегда все шуточки, а ведь жизнь серьезна. В ней так нельзя, шуточками все. Приходится подумать. Не знаешь, что и откуда приходит. Вот женщины, возьмите. Знаете ли, что они все с гандибобером?

— Как, Вася, что это, гандибобер?

— Вот видите, я серьезно говорю. А вы на шутку хотите поворачивать. Я уже вижу, с вами нельзя сурьезно говорить ни о чем.

— Слушай, Василий Сергеич. Постой. Я, честное слово, не знаю, поверь мне, что такое гандибобер?

— Тогда что же с вами говорить. Вы не знаете ничего. Софья моя была женщина хорошая, правда. А вот, черт знает, что с ней сделалось.

— Что же сделалось?

— Но вот послушайте. Увидите, что.

— Что же, Вася, случилось?

— А то — узнать ее нельзя. Я думал, что нездорова. Нет, не поймешь. Знаете, что она мне сказала?

— А что?

— А то. Вы, говорит, на меня смотрите, как на самку. Я думаю: что такое? «Какую самку?» — спрашиваю. А она молчит.

Доктор Иван Иванович встал с тахты. Близко подошел и пристально смотрел на приятеля Васю.

— А ко мне по делу, — продолжал приятель, — приехал клиент. Я архитектор ведь, дело большое. Все раньше было обдумано, переговорено. Ну, и говорит мне: «Сегодня все кончим. Приезжайте в ресторан „Прага“. Там мы подпишем условия. Жена моя там будет и зять. Я вас познакомлю с ними».

Деньги-то на постройку у отца. Он мне говорит, а у меня в голове «самка». Сами посудите, расстроился я. И не знаю, почему я и скажи клиенту: «А что вы на жену, как на самку, смотрите?» Он встал, скоро простился и уехал. А через полчаса записку присылает — обед откладывается. Ну хороша штучка.

И Вася смотрел на меня, прищурив один глаз.

— Вот оно что.

— Пустяки, — успокаивал я приятеля. — Мало ли что. Ну, ей кажется, что ты мало отдаешь ей души. Вот уезжаешь от нее.

— Уезжаешь. Она терпеть не может деревни. Я звал ее, дак не едет. Говорит — тощища.

— Любишь физически, — сказал доктор.

— Позвольте, позвольте, — горячился приятель Вася. — Что такое — «души», «физически», вот вы, как и она, ерунду порете. Я-то понял, в чем дело.

— В чем же, Вася?

— А в том, что она в библиотеку записалась. Да-с. И спрашивает меня: «Тебе нравится Катюша Маслова^[510], из Толстого, „Воскресение“?..» Я ей отвечаю: «Нет, придумано. Да и в чем дело?» — говорю ей. Мы раньше, помнишь, читали на даче. А она мне говорит: «Раньше я не понимала, а теперь поняла». Ночью спрашивает меня: «Кто я, по-твоему? Лиза из „Дворянского гнезда“ или Вера из „Обрыва“?» Я ей говорю: «Вот что, Софья, прошу тебя, не сделайся ты дурой из Чистопрудного переулка» (я живу у Чистых прудов). Вот вам смешно, а мне совсем не шутки. Понимаете, начиталась. Так озлилась, что уехала от меня к своей матери.

— Неужели на нее так влияет прочитанное? — говорю я.

— Бывает, — вставил доктор Иван Иванович.

— Вы говорите, прочитанное влияет. Вот как влияет… Государь приезжал на днях в Москву, знаете ли, войну объявлять^[511]. Так вы не заметили, как вся Москва разыгрывала «Войну и мир» Толстого?..^[512]

Прочтите-ка первые страницы, не заметили? Да-с. Не заметили? Много есть таких. Прочтут, начитаются и дудят в одну дудку. Что прочитал — таким и ходит. Умным таким. А своего ничего нет.

— Не знаю, ничего не вижу тут особенного. Женщина спросила, к какому типу она подходит, — сказал я. — Пустяки, не обращай внимания, Вася.

— Э, да-с. Вы так думаете. Вот вы и финтите. А художник вы. Глядите на самку. Какая ерунда получается. Не обращай внимания, говорите. Не обращайте. А вы после этого будете в дурачках ходить у ней. А мне что-то не хочется.

— Верно, — заметил доктор. — Не годится.

— Прав, — сказал Вася, указав на доктора. — Как Софья сказала мне, не знаю, почему, я вспомнил одну Ольгу. Раз я видел ее. Знаете, я взял да к ней и поехал. «Вот, говорю, — что вышло со мной». А она слушает меня, пристально так смотрит. А я ей говорю: «Я еду к вам, на рыбную ловлю, на Глубокие Ямы. Как хорошо там, на реке». Ольга и говорит — так особенно говорит: «У вас сейчас глубокая яма. Тут, — и положила мне на грудь руку. — Это, — говорит, — вы хорошо придумали, но не все. Возьмите, — говорит, — меня туда с собой. Или я приеду». Я удивился. «А мать что скажет? Брат и все?» — «Ничего, — говорит, — вы приятелям скажете, что обнову нашли».

* * *

В это время пришел крестьянин-рыболов Павел.