«То было давно… там… в России…». Книга первая

— Здрасте, Василий Сергеич, — говорит Павел. — И вот хорошо, в самый раз в Ильин день приехали. Глядел я с горки, на Глубоких Ямах, чтó сомов играет. Под грозу, знать. Плескают весь омут. Один, ух, здоров, видал я, пудов на восемь. Вот с тебя будет. Боле.

Василий Сергеевич открыл глаза и вдруг сказал:

— Его на утку ловить надо. Знаешь, Павел, на галку жареную поставим, на воробьев.

И Вася, взяв ружье, пошел с Павлом застрелить галку и воробьев.

Пропал Вася на Глубоких Ямах. Прошел день, другой — его нет. Я обеспокоился. Приехал Павел, на лошади. Говорит:

— Василий Сергеич приезжать велел на Глубокие Ямы. Ух, и сома поймали. Здоров. Барыня с ими там. Она пымала.

Я поехал с доктором. У большого леса, который шел в гору, лежали, как зеркала, Глубокие Ямы. С одной стороны из воды, где отражался темный лес, выглядывали бревна старой разрушенной мельницы. Заросль, и иван-чай лиловыми цветами высился над водой. Сбоку, у берега, стоял старый сарай, из которого вышла поразительной красоты юная женщина. Светлые волосы, как лен, ложились на щеки, солнце освещало добрые голубые глаза. Когда я подошел, она, покраснев, сказала:

— Посмотрите, какого я поймала.

Я рассмеялся. Она протянула мне руку, смеясь, говорила:

— Да нет, другого. В воде. Пойдемте. Я ждала показать вам. Я его пущу опять на свободу.

Из сарая вышел Вася.

— Пойдемте, пойдемте. Смотрите, какая штука. Вот так черт.

Когда мы подошли к берегу, девушка тянула веревку, и показалась огромная голова сома.

Ольга близко подвела сома к берегу и, наклонясь, говорила:

— Сом, а сом. Я тебя поймала и вот пущу опять. Ступай туда, в омут, к водяному. Когда мне будет плохо, скажи ему, слышишь, сом, а сом. Скажешь?

И странно было видеть это красивое лицо девушки рядом с мордой чудовища, которое смотрело на нее маленькими белыми глазками. Она отвязала веревку, сказала:

— Ну, иди, — и толкнула морду рукой. Сом повернулся, зашатал лентами на своей спине и медленно пошел, пропал в глубине.

В разговоре с сомом в Ольге было что-то красивое и детское.

* * *

Доктор Иван Иванович поехал вместе с Ольгой Александровной. А я и приятель Вася пошли пешком.

— Знаете, что, — говорит мне дорогой Вася. — Понять не могу, что со мной. Вот первый раз в жизни чувствуешь, вот в этом месте, — показал он на грудь, — такое чувство, такой красоты, счастья, радости, что никогда у меня не было раньше. Похоже было, как-то вроде, когда слышал сонату Шуберта. Но это сильней. Что-то, что не пойму. Так хорошо. В этом месте, вот тут, — показал он на грудь. — Должно быть, тут душа находится.

— Вася. Ты, должно быть, влюблен.

— Что вы, — испугался Вася. — Вот так штука. Никогда не было раньше. Заметьте, всё кругом, все — лес, небо, дождь шел, — все по-другому, все в какой-то неведомой красоте. Все не так. Все по-другому.

— Все я смотрел, как ходит Ольга. Как она красиво ходит. А она посмотрела мне в глаза, и вдруг вот тут, внутри у меня, сделалось так хорошо, и я поцеловал ее в голову. Подумайте, я сплю на сене, и она близко… А я утром, когда умывались с ней у реки, руку робко поцеловал. Только и всего, что смотрел. Увидал, что она какая-то другая, и так мне хорошо, так хорошо, как никогда не было.

Я увидел, что глаза его наполнились блеском слез.

— Что ты, Вася?

— Простите. Это я так, — сказал он, вытирая платком глаза. — Это первый раз со мной в жизни. Слушайте, Константин Алексеевич. А не эта ли штука, которая вот тут, внутри у меня, — называется любовь?

— Да, Вася, должно быть, — засмеялся я почему-то. — Это и есть любовь. И представь, притом мне кажется, что у тебя — первая.

— Неужели?

И он, сев на землю и закрыв глаза, смеясь, сказал:

— Вот так история. И что они надо мной разделывают — понять невозможно…

Подмосковная дача

Летом мы живем на даче,

Невозможно нам иначе.

Будь хоть беден, хоть богат,

Город летом — сущий ад.

Из оперетки «Хан Намык»^[513] 

В Москве жара, духота. Уже к вечеру, после делового дня, москвичи спешат на вокзалы, на дачные поезда. Каждый везет к руках узелки, бисквитный пирог, вино на дачу, на привольное лоно природы.

Прекрасны были окрестности Москвы. Долины, леса, за которыми прятались уютные домики дач. Бежали речки с кристальной водой, и были особенные деревенские деревянные дачи с террасами, построенные крестьянами, которые отдавали дачникам внаем.

И вот одна подмосковная дача с приветливым садом стояла отдельно от других, у леса. Вечером на ее террасе горела лампа с розовым абажуром, которая выделялась на темном лесе, а в лесу пел соловей.