«То было давно… там… в России…». Книга первая

— Белиберда, — ответил Кузнецов.

— То есть как это? — ощетинились оба профессора.

«Батюшки, — думаю я, — поссорятся, непременно поссорятся».

Вошел Герасим и поставил на стол большую миску.

— Садитесь, — предлагаю я. — Уха. Герасим Дементьич, зови всех. Садитесь за стол.

За стол сели все. Последней пришла тетушка Афросинья и старик-дед. Профессоров посадил отдельно от Василий Сергеевича, на другую сторону стола, а то поругаются.

Приближался Новый год. Новые мои знакомые, профессора, были очень довольны, что приехали на охоту. Блондин, кушая уху, говорил: «Феноменально». Камин пылал. Было жарко в комнате, и я открыл форточку в окне в комнате рядом. На часах было без трех минут двенадцать. Павел Сучков, держа стакан вина в руках, встал. Посмотрев на часы, сказал:

— Охоту понять надо. Да-с! Охота — это отцов наследство…

Часы били двенадцать.

— С Новым годом!.. — говорили гости.

В это время в форточку из темного сада донесся какой-то стук, как будто кто-то плясал в беседке.

— С Новым годом!.. — говорили гости.

— С Новым годом! — отвечаю я.

— Герасим Дементьевич, — спрашиваю его, — а что это там стучит?

— А кто его знает. Я ходил глядеть — не видать ничего, темно… Чисто лошадь, а никого нет.

Все замолчали. Странный стук продолжался.

— Вот и Новый год, — сказал приятель Василий Сергеевич. — А у вас, Константин Лисеич, — все эти штучки. Стучит, а что стучит — неизвестно. Вот попробуйте-ка теперь в полночь в эту беседку, пойдите-ка… Тогда узнаете Новый год.

— А что же это стучит? — спросили профессора.

— Вот пойдите, попробуйте, — узнаете тогда. Это вам не философия…

— Эдакое дело, — сказал в это время вошедший в комнату Феоктист. — Вот ведь! Ах, дурак, баран-то! Ведь он мешает Новый год встречать, я его в беседку и посадил. Ишь, скучает, ну, и долбит в дверь рогами. Сейчас пущу.

И Феоктист ушел…

Тайна

Недалеко от дома моего, в деревне, протекала речка Нерль. Небольшая речка.

Она шла, извиваясь, узкая и быстрая, в красивых берегах, то около песчаной осыпи, покрытой хвойным лесом, то у самого леса, переходила луга и большие болота, входила в большие плесы и в глубокие бочаги. И они лежали, как круглые, огромные зеркала, отражая берега и лес. Эти заводи были очаровательны. У берега на лугу, покрытом цветами, паслись стада.

Река в болотах шла, разветвляясь на несколько рукавов, в зарослях ивняка и покрыта была густой тиной и какими-то водорослями, похожими на маленькие седые деревья, усеянные розовыми, как бисер, цветами. Были места, покрытые пенюфарами, купавками, болотными лилиями. Эти места мои друзья-охотники называли «окрошкой». Среди тины и зарослей открывались чистые плесы, чистые и глубокие — до тридцати аршин глубины. Но по зарослям, как бы по берегу, нельзя было ходить: он утопал под ногами, — и это было опасно. Этими настилами заросла река на большое пространство.

Там было много утиных выводков. Болотные курочки, коростели, цапли, выпь. У кустов, ближе к твердому берегу, водились дупеля и бекасы, и я встречал змей-гадюк совершенно черного цвета, как уголь. Бывали ужи, почему-то тоже черные. Вода реки была кристально прозрачная, мягкая и вкусная.

В зарослях видно было, как в реке стеной шли, заворачиваясь, ярко-зеленые бодяги, которые заматывали весь шест, когда я ехал на челне. Летом, при солнце и жаре, приятно пахло водой и тиной, пахло летом… Зеленые и голубые стрекозы носились над водой, садясь на череду и осоку. Стояли рядами так называемые камыши с темными длинными шишками. Огромные, пудовые щуки жили там. Стаями ходили золотые язи и гладкие лини, большие караси и темные окуни. Мелкой рыбы не было. Когда я ловил с челна рыбу на удочку, все думал, что попадет какая-нибудь особенная рыба из этих глубоких плесов. И действительно, раз поймал большого карпа, в пять фунтов, с крупной чешуей, красивого цвета, с желто-светлыми глазами. Его золотая чешуя перемешивалась с серебряными и перламутровыми бляхами. Там же поймал совершенно черного окуня с белыми глазами и красными, как кровь, плавниками.

* * *

Вот однажды, выйдя на речку Нерль, недалеко от своего дома, где на лужке, на берегу, была моя лодка, наполовину вытащенная на берег, я увидел на корме лодки несколько рыб. Кто-то, должно быть, ловил и бросил. Рыбы испортились, стухли. Корма лодки была в воде. Я взял железный черпак, снял им этих рыб и бросил в воду. Они тут же потонули, и мне было видно, как они легли на дно, где был песок.

Солнечный июльский день. Я пришел писать с натуры пейзаж. Вышел из лодки, взял холсты, ящик с красками, мольберт, зонтик, пошел по берегу против течения. Пройдя четверть версты, подошел к другой небольшой речке, Ремже, которая шла от мельницы Ремжи. Ремжа была много меньше Нерли и впадала в нее. Я повернул по Ремже влево и пошел по зеленому лугу, где шла речка.