«То было давно… там… в России…». Книга первая

— Почему это времяпровождение через женщин — рыбу удить?

— Чего же, верно, через их, — отвечает Василий. — Жена его дома пилит — и то, и это, все не так, — ну, он и бросится на реку. Чтобы не слушать. На реке-то отходит. Вода уносит. Замывает. Заметьте, ни одна женщина рыбу удить с вами не пойдет нипочем. Не любит. Да и чего тут? Вот вы живете — ну, еще это ничего: картины списываете, туды-сюды, деньги платят. А то кто жить тут станет? Лес и лес. Вот на даче музыка играет. Танцы, наряды, разгулянья. Тот то скажет, этот это. А ваша жизнь — один, более ничего. Кто к вам ездит? Неутешники. Жены-то нешто с ними поедут? Нет. Кто это по охоте ходит да рыбу удит — у того ни черта не будет!

И Василий, махнув рукой, ушел.

* * *

У самого леса, где песчаный обрыв, где корни огромных сосен выступали на желтом мху, где высились стебли иван-чая и лес отражался в темном омуте реки, Андрей Иваныч сидел, раскинув удочки. На ровной поверхности реки выглядывали цветные поплавки. Бартельс пристально смотрел на них, вытирая руки полотенцем. Подойдя, я спросил тихо:

— Ну, как, берет?

Он показал рукой вбок, и я увидел в воде у берега на веревке «кукан»^[601]

. Много было поймано рыб.

— Ух! — сказал Бартельс. — У меня большой рыб оборвал. И какой, не знаю. Такого места я никогда не видал. Это красота. Эльдорадо. Смотрите, вон берет.

Белый поплавок из пера медленно опускался. Бартельс подсек, и удилище гнулось в его руке. Большая рыба водила в воде. Золотой язь лежал в подсачке на зеленом бережку. Я сел рядом и спросил:

— А что, Андрей Иваныч, вот женщины не любят рыбной ловли?

— Ужасно не любят, — ответил Бартельс. — Никогда в магазин ничего не покупают. Моя жена, когда бил барышня, говорил: «Как я люблю рыбку поймать». А потом никогда со мной не шел на реку. И так на меня всегда сердится. Сначала я обижалась, а потом уходила один на речку, а жизнь дома стала такая скучная.

* * *

Уж наступил вечер. Красный, как шар, таинственный, вышел месяц, над дальними лесами. И я наскоро, на холсте, старался найти лиловый тон неба и цвет месяца. Ели силуэтами темнели над старым сараем. Была тишина, и замирала природа в сумраке вечера. Сбоку засветилась, блистая, Венера.

— Василий, — говорю я, — что же Андрей Иваныч не идет?

— Да нешто его с реки сгонишь? — отвечает Василий.

Василий пошел и тут же вернулся.

— Пришел. И чтó рыбины наловил! Они с Афросиньей уху варят.

* * *

За ужином видно было, как рад Бартельс охоте и рыбе. Выпив рюмку перцовки, он говорил:

— Благодарю вас покорно. Такая счастливая дня. Такой рай вы живете здесь. Рай земной. Я так шаслив сегодня. Я пойду ночью ловить. Уж позвольте. Туда же пойду, к лесу.

— Не ходи, батюшка, — говорила Афросинья. — Там водяной балуется. Он тебя бы в воду не столкнул.

— Ха, ха, — засмеялся Бартельс, — я, матушка, не верю ни в водяной, ни в черт. Вот злой человека бывает — это правда, я верю.

— Ишь какой! А злого-то человека кто учит? Он, нечистый.

— Это правда. Правда.

Над дальними лесами все выше и выше серебрился месяц…

Сом

Серое небо. Ровными рядами идут синие тучи. В свежести воздуха и в запахе дыма от овинов что-то бодрое входит в душу. В саду у меня пожелтели листья клена и легли на деревянную лестницу террасы. Ровно стоят стога скошенного сена по лугу. Черной стаей грачи перелетают по сжатому полю. Свежий день. Собака моя, Феб, смотрит на меня.

— Пойдем на охоту, Фебушка, — говорю я.

Феб прыгает в радости, и вертится, и лает. Надеваю большие сапоги. Феб в радости фурчит носом и кладет лапы мне на колени.

— Ну, пойдем, пойдем… — говорю я собаке. — Постой, ты мне мешаешь.

Воздух, как струя живая, наполняет грудь. С проселка я перехожу сжатое поле, спускаюсь вниз под горку. С краю бугра краснеют кусты рябины и, перелетая, трещат дрозды. Внизу, в кустах ивняка, видны желтые мелкие камушки ручья. Быстро бежит вода. И как она чиста! Останавливаются глаза, и смотришь почему-то долго на дно ручья.

Иду у заросших кустов, среди них видны бочажки. Впереди бежит Феб, вижу вдруг — он отскочил от воды. Я подумал: «Должно быть, змея…» — и пролез сквозь кусты посмотреть. В круглом небольшом бочаге плеснуло у самого берега. Что-то странное я увидал — точно большой мешок, в темных пятнах, ворочался в воде, у самого берега. Половина мешка ушла под берег, и чудовище вертело широким, как лента, хвостом.

«Сом, — подумал я. — Из реки зашел».

Я опустился и ногой в сапоге толкнул его. Сом повернулся в омуте. На огромной голове — белые маленькие глазки в упор смотрели на меня.

— Откуда ты пришел, леший? — сказал я.

Он, повернувшись, опять ушел под берег. Ручей был мелок — как он мог попасть туда?

«Вот, — думал я, — приедут приятели мои, буду показывать сома».

Отойдя от ручья, пошел по берегу. Ручей переходил в болото. Высокая трава на кочках, а вдали, среди кустов, блестела вода реки. Ноги вязли в болоте все глубже и глубже. Феб, вертя хвостом, шел впереди, подняв голову, причуивал. Повернулся и стал. «Далеко», — думаю. Пошел к нему. Невозможно — глубоко, едва вытаскиваю ноги. Холодная вода наливается в сапоги.