То, что растет

– Возможно, они проснулись от зимней спячки? А может, и нет, кто их разберет. Завтра должно снова похолодать. И погода опять станет нормальной.

Он потом еще что-то говорил, какие-то совершенно очевидные, но вместе с тем ужасные в своей очевидности вещи; секретные знания, которые никогда не были настоящим секретом.

Слова отца заставили Зейна пулей выскочить из машины и побежать по усыпанной гравием дороге. Камешки хрустели у него под ногами.

Он старался бежать как можно быстрее, чтобы ни один из мотыльков не коснулся его кожи. Их было слишком много. И невозможно было избежать их прикосновений. Их крошечные тельца сталкивались с его головой, легко касались кожи и губ и застревали в складках куртки.

Зейн знал, что так не должно быть, все это неправильно, и он был уверен, что мотыльки своим нечеловеческим разумом тоже это понимали. Зейн не мог выразить словами своих чувств, как не мог прежде рассказать родителям и доктору Колтон о своих переживаниях.

Он остановился под лампочкой над входной дверью. Вокруг нее летали мотыльки. Они садились на дверь и прилипали к стеклянным оконцам, на которых выступил конденсат из-за необычайно теплой и влажной погоды.

Зейн попытался убрать мотыльков со стекла. Они были слишком хрупкими и распадались на части в его неуклюжих пальцах.

Зейн стоял под лампой, окруженный облаком мотыльков, и представлял себе, что коллективное биение их крыльев рождает примитивную песню с одним и тем же все время повторяющимся ритмом и простой мелодией – приятной, на удивление знакомой и быстро забывающейся.

Позже, тем же вечером после ужина с пиццей, Зейн сидел на диване рядом с матерью, ел попкорн и смотрел повторение выпуска телешоу «Самые смешные видео Америки». Она не стала мучить его расспросами. Они еще долго не ложились спать, сидели у него на кровати, накрывшись одеялом. Включив маленький фонарик, они читали комикс про мальчика и тигра и тихо разговаривали, пока он не уснул.

Зейн не стал передавать матери слова, услышанные от отца в машине, о том, как хорошо, что его мозг не такой, как у всех. Не рассказал Зейн и о мотыльках, и о том, что, по мнению отца, большинство мотыльков умрут через несколько часов. И к утру они все будут мертвы.

Пробка больше не двигается с места. Они выходят из машины, как и остальные.

Идут по шоссе вместе с сотнями и тысячами других людей. Зейн пытается заставить отца остановиться, чтобы тот объяснился, вступил с ним в полемику, отмахнулся от него или просто повернулся. Но он ничего этого не делает.

Зейн следует за отцом, и наконец сдается. Явная, четко выраженная целеустремленность людей вокруг лишает его всякого желания сопротивляться.

Не слышно ни шума, ни глухого монотонного гула разговоров. Никто не разговаривает. Раздается лишь топот многочисленных ног, шум дыхания и стоны тех, кому тяжело идти так долго. Они идут много часов подряд.

Небо из голубого становится пурпурным, из пурпурного – серым. Потом – черным, как чернильная клякса, как экран неработающего телевизора. Зейн теряет счет времени. Ему кажется, что солнце должно быть сейчас выше, что оно просто скрылось за грядой облаков, висящих над горизонтом.

Наконец толпа сходит с шоссе и направляется на восток. Люди игнорируют съезд с трассы и просто перелезают через опрокинутые шумозащитные экраны, которые уже сломаны, разбиты на куски и не подлежат восстановлению.

Неумолимая толпа сметает припаркованные машины, оказавшиеся на пути. Она движется вперед через детские площадки, складские помещения и сады. Только большие строения и высокие деревья способны стать серьезным препятствием этому неотвратимому движению на восток.

Это напоминает великое переселение: люди прокладывают себе путь через небольшие леса, через дворы загородных домов, через промзоны и парковки торговых центров. Элементы благоустройства территорий, заборы и другие хлипкие творения человеческих рук на общественных и частных владениях, а также культурные объекты – все уничтожается, втаптывается в землю, и не остается ничего, кроме омертвевшей кожи истории.

Зейн пытается поспеть за отцом. Несколько раз он спотыкается и хватает отца за руку. Отец даже не осознает, что сын все еще с ним. Он что-то бормочет и покачивается из стороны в сторону, словно следуя какому-то тайному ритму.

Зейн не отличается высоким ростом и не может видеть, что происходит вверху или впереди. Чтобы разглядеть хоть что-нибудь, ему нужно подпрыгнуть или попытаться заглянуть в образовывающееся время от времени пространство между покачивающимися в такт ходьбе головами и телами людей. Толпа продолжает разрастаться. В какую бы сторону Зейн ни посмотрел, он не видит ей конца.

По пути попадается очень мало ориентиров, которые указывают направление движения, а также помогают определить место, где они находятся. Они могут быть где угодно. Или вообще нигде.