Это очень трудно, Капитан, когда сразу и холодно, и горячо, это разрывает любой материал, даже камни. Мне казалось, что я тресну пополам и залью своим грязным нутром воющую Линду. Я боялся ее испачкать, на полном серьезе боялся, представляете, Капитан? Пытался сдвинуться с места, пытался хотя бы пошевелиться – и не мог.
…Так продолжалось до тех пор, пока в гостиной не появилась бритая наголо девушка-удав.
– Вам лучше уйти, – сказала она, оценив обстановку.
И я ушел. Собственной воли у меня уже не оставалось. Сказала бы голову о стену разбить, разбил бы. Жалко, что не сказала, ей же ничего не стоило… Дальше помню плохо. Бегал, кричал, выл на луну, пытался утопиться на нашем роскошном пляже. Там меня, совсем обезумевшего, и подобрал полицейский патруль. Узнали, удивились сильно, позвонили своему начальству, те своему, и через четверть часа информация уже дошла до Сергея. Он приказал везти меня в секретную лабораторию
Вот такого замечательного, впавшего в идиотизм вождя и привезли моим верным соратникам полицейские. Но ничего, опытный Серега знал, как реанимировать вождей-идиотов. Он распорядился влить в меня стакан водки. Именно водки, слыхал, наверное, от долго живших в России родителей, что это лучшее средство для русского человека. Помогло; по крайней мере я отвлекся от единственного осмысленного и полезного занятия – дыхания, огляделся по сторонам, заметил Сергея и едва заметно кивнул ему. Он меня понял, сказал, чтобы еще стакан водки налили. Его я уже выпил сам. Сладкий морок жизни на короткое время вновь вернулся ко мне. Я смог заплакать. Это показалось счастьем… подлые русские алкогольные слезы, их еще Достоевский воспевал, и теперь я знаю, почему… Путаясь в соплях и слезах, давясь потекшей после долгого сушняка слюной, я рассказал товарищам, что произошло. Хорошие они парни, лучшие из возможных в этой грустной вселенной… Утешали меня, обнимали за плечи, вытирали слюни и сопли. На миг показалось, что все не так уж плохо, – рядом есть друзья, они помогут, поддержат в трудную минуту, поймут, простят… И тут один из них, не помню, кто именно, сказал:
– Да чего горевать, Айван, я вообще не врубаюсь, как ты удержался, две красивые телки-лесбиянки в одной постели – это мечта любого мужика! Ну нырнул бы к ним третьим – и все дела, и зажили бы вместе счастливо!
Он был пьян, мы все были пьяны, и он тоже хотел меня подбодрить. Но сладкий морок жизни сразу развеялся. Честность наступила. Отрезвление… Никто никого не понимает и никогда не поймет. Чужое горе в лучшем случае повод для мимолетного сочувствия, а потом – снова в поток и бодро шевели плавниками, чтобы в сети не попасться… Я сам такой… был таким. Выражаю скорбно соболезнования родственникам усопшего, а через пять минут после похорон рассказываю приятелю веселый анекдот. Этот парадокс описывается отличной, все якобы объясняющей фразой – “Жизнь продолжается”. Да, продолжается. Подлая, обманная, изворотливая жизнь. И будет продолжаться вечно… Проблема заключалась в том, что я больше не мог жить такой жизнью. Выдохнув последние молекулы испаряющегося сладкого морока, я тихо произнес:
– Суки вы. Будь оно все проклято…
И опять задышал.
Вдох – выдох. Вдох – выдох. Вдох – выдох…
Далее, до самого ареста, с людьми я почти не разговаривал. Только дышал.
Глава семнадцатая
Высокий гость