То, что вы хотели

– Ну как, общепринятая трактовка этого произведения примерно такая. Угнетаемый злой барыней глухонемой дворник Герасим по ее приказу утопил единственное любимое и любящее его существо – миленькую собачку Муму. После чего, несмотря на риск жестокого телесного наказания, сбежал от барыни в родную деревню. А все потому, что он яркий представитель высокодуховного и загадочного русского народа. Не смог он выдержать мук совести, плюнул на собственную жизнь и восстал. Вот только один вопрос. Зачем Герасим утопил Муму? Он что, с Мумой убежать не мог? Или для того, чтобы восстать, обязательно нужно топить любимых существ, а без этого никак? Вся ваша великая русская литература смакует этот в общем-то позорный факт. “Да, мы такие, мы загадочные, противоречивые, с широкой и непостижимой русской душой”. Многие даже восхищаются и находят в этом глубокий смысл. А я еще в десять лет на вопрос мамы “Зачем все-таки Герасим утопил Муму?” ответил: “Да тупой он! Тупой и трусливый раб. И больше ничего”. Вот тебе, Айван, и вся твоя великая литература. Ну тупо же?

– Тупо, – согласился я, и мы с ним продолжили нашу дискуссию.

Сергей оказался мягким русофобом широких взглядов. Он любил Чайковского, Прокофьева и Рахманинова, признавал значение Королева и Гагарина, восхищался воинским духом русских, но саму Россию считал страной варварской и дикой. В конце концов я устал с ним спорить. Лермонтов, написавший “Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ”, тоже формально русофоб. Ничего, стал русским классиком и изучается в школе. Сергею я предрек такую же судьбу. Он рассмеялся и сказал: “Дай бог”. На том мы и порешили.

– Ты же русофоб, Сережа, – галопом мысленно промчавшись по прошлому и стараясь попасть в пьяненький тон собеседника, произнес я. – Ты по-русски не балакаешь и Россию на дух не переносишь. Так что же с тобой случилось?

– Не люблю Россию, – согласился, по-бычьи мотая головой, Брин. – А она меня, сука, любит. Я от нее – она за мной. Сидит, падла, внутри и вылезает, когда выжру не меньше пол-литры. На пятьсот первом грамме, сука, строго вылезает, и тогда… Тогда держите меня семеро!

Он несколько секунд свирепо смотрел мне в глаза, а потом все-таки не выдержал, раскололся, рухнул на пол, задрыгал ногами и зашелся в приступе истерического смеха. Бутылка “Столичной” у него в руках разбилась, противно завоняло спиртягой, а он все дрыгал ногами, вытирал слезы, текущие из глаз, и, почему-то перейдя на английский, стонал:

– I can’t… I can’t… I can’t, my friend…

Смеялся он заразительно. Я не выдержал и улыбнулся, после усмехнулся, а потом сдался и тоже впал в смеховое безумие. Несколько минут мы с ним ржали как кони, наконец успокоились, плюхнулись – обессиленные, красные – на диван, и Сергей ловко извлек откуда-то новую бутылку водки. Отвинтили пробку, выпили по очереди из горлышка. Совсем хорошо стало. Легко-легко, пусто-пусто… Я даже не думал, что после всего пережитого может когда-нибудь стать так легко и пусто.

– А ты поверил, – после продолжительной паузы, блаженно потягиваясь, промурлыкал на английском Сергей, – я сам не верил, а вот поди ж ты, сработало. Верить надо в науку, даже такую стремную, как психология.

Я не понимал, о чем он, думал, шутить продолжает. И будто подтверждая мою мысль, он встал, поклонился в пояс и, скорчив уморительно торжественную рожу, продолжил:

– Послан я к тебе, добрый молодец, всем нашим заморским царством для переговоров – послан яблочком золотым, окошками волшебными, операционными, трубкой затейливой с видеоконтентом, числом немыслимым поисковым да социальной книгой харь. – Он сделал паузу, я робко попытался улыбнуться, но разгореться моей улыбке Сергей не дал. Резко стер торжественную гримасу с лица, стал серьезным и немного смущенно добавил: – Прости за маскарад – аналитики с психологами настаивали, что так легче будет. Все сейчас в шоке, на нервах, головы варят плохо, ну а тебе особенно тяжко пришлось. Сказали – встряска нужна, с учетом культурного кода и национальных особенностей. Вот меня, как почти русского, и послали. Типа кому, если не тебе? А я не хотел, честно не хотел, но что поделаешь… Пришлось. Ты не обижаешься? Не нужно, Айван, тебе же легче стало, прислушайся к себе – и поймешь, что легче. Даже мне полегчало, а культурный код у меня все-таки немножко другой.

Я прислушался. Действительно, чувствовал я себя на удивление хорошо. Бешеный приступ хохота прочистил организм лучше любых транквилизаторов. Я уже совсем было собрался поблагодарить Сергея за целебное веселье, но вдруг подумал, что такая моя реакция тоже, наверное, была просчитана, и мне снова стало обидно. Обиду-то я усилием воли подавил, но и благодарить расхотел тоже. Ограничился тем, что коротко произнес:

– Не обижаюсь.