То, что вы хотели

Вьюги не было. Зато была Линда, которая сидела в кресле перед панелью телевизора и выла. Ей вторили сирены на экране. Что за сирены, я не видел. Кресло Линды загораживало изображение. Осторожно, чтобы она не услышала, я поднялся, сделал пару шагов – и увидел… Нет, сначала я услышал голос диктора. Мозг отвергал страшный смысл произносимых им слов. Они просто не укладывались в голове. И только когда увидел…

…некоторые наблюдатели называют произошедшее революцией… более трех миллионов человек со всей Калифорнии собрались на митинг в знак протеста… возмущенная толпа ворвалась в здание суда… местонахождение Айвана Градова неизвестно… более двух тысяч погибших и десятки тысяч раненых… эксклюзивные кадры, снятые дроном на площади у здания Верховного суда Калифорнии…

Пустая площадь, посередине догорают останки вертолета, а так пустая, грязная, усыпанная мусором. Что за мусор, разобрать невозможно, высота съемки не позволяет. Зато видно, как от площади ручейками утекают люди. В разные стороны, но очень быстро. Дрон снижается, и становится понятно, что не мусор площадь покрывает, а человеческие тела. Они почти везде, пустых мест между ними очень мало. Дрон еще снижается и летит на высоте нескольких метров. Теперь можно разглядеть лица. У кого они остались… Камера снимает очень долго, а может, мне кажется, что долго. Смотреть на экран невыносимо. Тела, тела, тела… мертвые покалеченные тела людей. На мертвых лицах тех, у кого не раздавлены головы, навсегда застыл ужас. А дрон все летит… Наконец он зависает над группой из трех человек, почти садится на них. Мужчина и женщина, наверное, мать и отец, прикрыли собой ребенка. Его почти не видно, только лицо выглядывает из-под родительских тел. Лицо мальчишки с невероятно широко раскрытыми васильковыми глазами. Ему не больше одиннадцати. Красивый. Мертвые глаза испуганно смотрят прямо в камеру дрона. Или в небо. Или в глаза пока еще живым зрителям новостей. Или… Приближается вой сирен, слышится звук выстрелов, и изображение медленно гаснет. Вновь появляется ведущий программы новостей. На этот раз он похож на человека, а не на говорящую куклу. В глазах его стоят слезы. Непрочно стоят – быстро теряют равновесие и падают на блестящую черную столешницу. Он говорит, еле сдерживая рыдания:

– Вот так, вот так, вот так вот…

Плачет в голос, встает и уходит. Резко начинается веселая реклама ультратонких женских прокладок для занятий спортом. Красивые полуобнаженные девицы под ритмичную музыку эффектно прыгают с трамплина, играют в теннис и, отклячив соблазнительные задницы, катаются на велосипедах.

Линда раскачивается в кресле перед телевизором, будто старый еврей у Стены плача. Воет. Я стою у нее за спиной, не зная, что делать. Душно мне и страшно… Выходит, все они погибли из-за меня? Из-за моих дурацких фантазий, из-за моего оскорбленного самолюбия, из-за моей дебильной тяги к честности, свободе и прогрессу. Сам того не замечая, я тоже начинаю выть. Этаким противным, сбивающимся на козлиный фальцет басом. Линда воет, я вою, а по телевизору все длится и длится бесконечная реклама ультратонких прокладок. Но вот наконец уже другой диктор – с лицом заводной куклы, такой же спортивный, как и бодрые девки с прокладками, – оптимистично сообщает:

– Президент США ввел в штате Калифорния режим чрезвычайного положения. В своем твиттере он заявил, что отправил в Сан-Франциско отряды национальной гвардии, усиленные специальными армейскими частями. “С погромами и безвластием в городе будет покончено меньше чем за сутки, – сказал президент. – Все виновные в беспорядках, а также отдельные полицейские, перешедшие на сторону восставших, предстанут перед судом. К добровольно сдавшимся будет проявлено снисхождение”. В качестве жеста доброй воли федеральное правительство отправило в Калифорнию несколько гуманитарных бортов с военными врачами и медикаментами. На базе воздушного флота недалеко от Лос-Анджелеса развернут полевой госпиталь на полторы тысячи коек.

Линда встает с кресла, оборачивается и замечает меня. Глаза ее высохли и смотрят презрительно. Злые глаза.

– Не плачь, – говорит она тихо. – Тебе нельзя плакать.

– Почему? – спрашиваю я, пытаясь сдержать слезы, и именно потому, что пытаюсь, не сдерживаю. Плачу.

– Нельзя, – повторяет она и мотает головой. – Тебе нельзя, нет…

Я уже рыдаю, но она останавливает мою истерику двумя простыми словами:

– Это подло.

Ее слова – как удар хлыста, я даже дергаюсь, будто меня действительно ударили. Мне больно.

– Почему-у-у? – с трудом выговариваю я, стараясь справиться с болью. – Почему-у-?