Точка сборки

– Кидьим что такое? – Абай с удовольствием начал объяснять. – Ты лошадь седлаешь, сперва ему на спину ложишь потник, потом кидьим ложишь, потом седло ложишь. Кидьим называется – подседельник.

Пришел Марат и оттеснил Абая, что-то объяснял – где дрова, где баня, как работаем, как отдыхаем, потом повел обедать к себе. Старик заплевал окурок, ушел и с удовольствием пересказал заново свой список через несколько дней, объяснив, что это всё вещи, пропавшие у него прошлым летом, после того как не известный Сашку человек по имени Коля Бедюев караулил его дом и доил корову, пока Абай вместе с Абё были в районном поселке в больнице.

В восьми километрах от кордона – деревня Букалу. С большим миром ее связывает конная тропа и вертолет два раза в неделю.

Двадцатый век, глобализация-коллективизация, скотоводам, пасшим скот по далеким тайгам, пришлось сойтись жить вместе. Дома стояли в живописном беспорядке и напоминали стадо коров, рассыпавшихся по косогору и щиплющих траву каждая в своем месте. Привычных огородов с оградами или палисадников Сашок не заметил – калитки вели в вытоптанные дворы, на которых стояли сани, старые конные грабли, кривились поленницы. Щенки носили в зубах куски войлока, возле калиток стояли отполированные старостью коновязи, пахло конским и бараньим навозом, смолистым дымом и горной полынью. Возле каждой избы деревянная юрта – аил, коническая крыша покрыта корой, над ней из дымника идет дым.

В центре самые старые почерневшие домишки и придавленные временем аилы торчали из земли, как камни. А по краям деревня прирастала новыми, сверкающими желтизной тесаного дерева постройками. Контора, почта, магазин могли похвастаться открытым крыльцом, где хорошо стоять и курить в тени под навесом.

Но кто там будет стоять и курить, когда можно без стука отворить дверь любого аила, сказать: «Тьякшилар!», сесть на низенькую табуретку или чурбак у огня – в шапке, в сапогах, в куртке – и тут уже уютно покурить, а тебе нальют душистого белого чая, пахнущего сытостью ячменя и теплом топленого масла. Придвинут чашку с нарезанным хлебом, который получается разным у каждой хозяйки, пиалку с жирным каймаком, а то и угостят стопочкой свежей арачки, еще не утратившей свое родство с чем-то молочным, кисломолочным, чем-то знакомым с детства.

Ты совсем чужой в этой деревне, где нет ни одного русского, ты еще с трудом ориентируешься в новых лицах, в том, где чей дом, что прилично делать, а что – дико. Ты еще не понимаешь, когда над тобой шутят и что кажется смешным. А они не всегда понимают, что тебе интересно, а что – скучно. Но никогда никто не пропустит тебя мимо своих дверей, не позвав посидеть, почаевать, никто не пройдет молча, показывая чужаку, что он чужой.

Ты и правда скоро забываешь, что ты чужой, когда видишь в любом взгляде интерес. Добрый интерес, злой интерес, презрительный подростковый интерес, робкий детский, веселый или какие только бывают у разных людей интересы. С тобой ручкаются, тебя ощупывают темными глазами, кормят, спрашивают, хлопают по плечу. Ты забываешь про чудесные лиственницы, горы и разноцветное колыхание мчащегося табуна и просто прешься от того, что любой человек хочет вступить с тобой в контакт, что любому интересно, как ты отреагируешь на шутку, на комплимент, оскорбление. После столицы, где прямой взгляд в метро вызывает беспокойство, казалось, что в Букалу живет гораздо больше людей, чем в Москве.

По вечерам в голове еще долго звучали интонации иного языка.

С утра Сашок вставал, затапливал печку, молотил ногой в Витину дверь (Витя вставал трудно) и шел кормить коня, убирать за ним в деннике. Жестко било солнце, на морозе табачный дым сладко мешался с запахом конского тепла и навоза, Серко шуршал сухим сеном, выбирал самые вкусные травы. После завтрака конь взнуздывался, на спину ему ложился потник, потом чересседельник, сзади охватывала шлея, голова ныряла в хомут, конь вводился задом между оглобель. Всех этих оглобель и хомутов из учебника истории, этих забытых слов и запахов в Москве не было, Сашок был лишен всего этого все свое долгое детство. Все это шло слишком вразрез с тем образом жизни, на который Сашок был обречен по рождению и воспитанию. И это радовало. Сашок отматывал историю назад, к тому времени, когда пензенские, смоленские и астраханские крестьянские дети запрягали коней, чтобы отправиться за дровами. Только это был уже новый виток спирали. Сашок представлял, что такое нулевой километр, что такое экология и давка в транспорте.

Он с мстительным удовольствием навязывал гужи на концы оглобель, засупонивал, как научил Марат, упершись валенком в клещи хомута. Ему нравился этот ритуал.