Точка сборки

– Ну как тебе сказать? – с охотой отвечает Альберт и усаживается поудобнее, как куропатка на гнезде. – По правде сказать, я тогда немного выдумал. Чалчиков Витя кассету с фильмом привозил, показывал на видике, мне так захотелось, чтобы кого-то звали так – Сильвестр. Кого так можно назвать? Ведь сына так не назовешь, да? А все равно хочется.

– Ты скажи, как собаку зовут?

– Собаку? – Он находит глазами собаку, смотрит на нее. – Ее зовут Жулик.

Слово «жулик» он опять выговаривает с подозрительным удовольствием.

– А что ты мне кричал: «Синего отвязывай»?

– А-а, это? Это же масть его, цвет. Он же синий, как волк синий.

Сашок откидывается назад и смотрит в высокое, яркое небо. Улыбается.

…в темнице там царица тужит, а синий волк ей верно служит; там ступа с Бабою-ягой идет, бредет сама собой…

Волк цвета кёк, цвета неба.

А какой на самом деле был волк у царицы? Не синий, конечно, но и не серый вроде. А какой – сейчас не вспомнить. А вот и вспомнить! Бурый! У царицы был бурый волк.

Альберт говорит:

– Ну что? Вот и кончились наши каникулы. Надо домой ехать.

У спящего богатыря, вытянувшегося на повороте реки, легко можно было определить голову – баш, поросший лесом хребет – арка, плечо – ийин, подол шубы – эдек. Сашок излазил ему всю голову, исходил спину. После восьми часов пустого рабочего дня он брал оставленную Альбертом одностволку и уходил с кордона. На закате или часто уже в темноте он спускался по меесу – солнопечному голому склону – домой.

Бродил по лесу, поглядывал на кедры – может повезти, и увидишь на кедре, именно на кедре, древесный гриб, колдушку-тьада. Полезная штука. Положишь в сухое место – настанет ясная погода, бросишь в воду – пойдет дождь.

Конечно, Сашок не верил в это, об этом даже не стоит и говорить, но глаза сами пробегали по стволам, быстро так ощупывали, и Сашок одобрительно улыбался сам себе.

Не верить было легко, а вот попробуй поверь во что-нибудь. В куропаток, ворующих друг у друга яйца, в белую козочку, в колдушку, в то, что ты когда-нибудь умрешь. Хоть во что-нибудь, хотя бы в Бога.

В один вечер Сашок два раза подряд наблюдал закат. Спускался по склону и глядел, как за горами на той стороне долины пропадает красное солнце. Когда оно совсем спряталось за черным неровным горизонтом, он остановился, подумал немного и побежал обратно вверх, к вершине, к макушке спящего богатыря. Бежал, обгоняя поднимающуюся кверху тень.

Успел, хотя и не мог отдышаться некоторое время. Солнце второй раз за день на его глазах медленно пропадало за черной грядой.

Покос закончился, и даже жалко было: ежедневное восьмичасовое безделье тяготило больше, чем любая усталость. Марат медленно выдавливал их с кордона, не давая никакой осмысленной работы.

В выходные отправился в тайгу с ночевкой. Прошел знакомыми местами, ночевал возле кудюра.

Каково было одному в лесу? Скучал ли о друзьях, когда спал возле тлеющего костра? Боялся ли один?

Ну, случился один момент, когда подступал вечер. Вроде еще не наступила темнота, а глаза вдруг начинают плохо различать предметы. Неуверенность какая-то в зрении появляется на границе дня и ночи. Промаргиваешься, промаргиваешься, а толку нет. Минут пятнадцать такая чепуха, а ты еще не дошел до стана. И все вокруг кажется чужим, незнакомым, тревожным, тайга меняется перед наступлением темного времени суток, и ты сам меняешься – еще не пришло спокойствие, еще не появился уют горящего огня или неутомимость и решимость прошагать всю ночь напролет.

Закуриваешь, и весь твой крошечный мир крутится вокруг огонька сигареты, вокруг твоих пальцев, держащих сигарету, вокруг чего-то привычного, например запаха табачного дыма, запаха резины от сапог, звука твоего дыхания. Ты специально говоришь вслух, чтобы услышать свой голос, но он звучит чуждо и неуместно.

Ты – маленький сирота, затерянный вдали от друзей, сидящий на мертвом дереве в каменной морщинке огромного мира, занятого всем, чем угодно, только не тобой. У тебя и дома-то толком нет, ты распростился с родительским гнездом и вывалился в свой великий поход встречь солнцу.

Даже эти пальцы, на которые ты смотришь, они держат сигарету – точно ли они твои? Ты с тревогой смотришь на эти привычные пальцы. На них твердые ногти, постоянно растущие, их приходится остригать, и волоски с внешней стороны фаланг, всегда остающиеся одинаковой длины. Смотришь на корочку недавней царапины на запястье, она сама собой, безо всякого твоего участия заживает, скоро зарастет и совсем исчезнет. Ты не можешь всем этим управлять, этим бездумным отрастанием и зарастанием. Насколько все это твое или насколько все это ты?

Твои границы стремительно размываются в этих сумерках. Пытаешься их нащупать, а они стерты. Трогаешь пальцами щеку, опять говоришь напряженным голосом: «Раз, два, три…», поскольку ничего умнее придумать не можешь, и пугаешься отсчету, который начал.