Точка сборки

Альберты все больше проявляли нетерпение, иногда быстро спорили, несколько раз Сандяев соскакивал с лошади и разглядывал примятую траву, колени все больше болели, но это все меньше беспокоило, рыжий мерин, кажется, стал немного шевелиться, участвуя в общем настроении, Сильвестр реже забегал за встречные деревья, солнце пекло сильнее. Сашок все чаще колотил чумбуром по конской заднице, его внимание ушло от самого себя, от тряски, боли и усталости, оно скользило впереди и по сторонам, проникало сквозь кусты, заглядывало в просветы между деревьями. Глаза стали зорче, уши чутче.

Возбуждение достигло предела, когда они выехали на берег речки. Сандяев соскочил со своего кулата – коня масти кула, Сашок потянул со спины ружье и тоже спрыгнул, сев с размаха на корточки – колени не держали. Вскочил, озираясь, выискивая зверя.

Сандяев моментально снял и бросил под дерево седло, Альберт тоже. Сандяев достал из арчимака котелок и набрал воды.

– Обед! – радостно объяснил Альберт.

И был обед – чай и хлеб с густыми кислыми сливками.

Потом Сашок лежал в полусне и слушал, как Альберт рассуждает о птицах. Ничего не могло быть в жизни лучше этого – лежать на потнике посреди леса и слушать про птиц.

– Она, эта куропатка, ворует яйца.

– Сымда тьимыртка уурдабай тьат, – возражает Сандяев. – Сымда не ворует яйца.

– Сымда не ворует. Куропатка ворует, агуна уурдар тьат, – объясняет Альберт. – А сымда – рябчик. Который свистит.

Потом Альберт показывает, как кричит агуна, куропатка: «Токоёк-токоёк-токоёк».

– Да, я неправильно сказал. Русские слова перепутал, – соглашается Сандяев и продолжает внимательно слушать.

– Она, эта куропатка – жадная мать. На гнездо сев, много яиц снесет – десять, двенадцать. Если очень сильная, может двадцать яиц положить в свое гнездо. Но все равно хочет больше детей иметь и идет к другой куропатке воровать. Принесет, а у нее в это время тоже яйца унесли. Но она же не умеет считать, поэтому даже не заметит. Поправит яйца носом своим, порядок наведет, а пропажу не видит! – Альберт радостно хохочет, его брови поднимаются, глаза делаются похожими на полумесяцы рожками книзу. Он хлопает себя ладонями по коленям.

– Ворон может до трех считать. Дальше не может, – серьезно говорит Сандяев.

– Ворон умный, а этот – глупая птица. Кладет и опять бежит за новой добычей. Потом сядет греть их. – Альберт усаживается поудобнее, встряхивая всем телом, распушается и, втянув голову в плечи, прикрывает глаза веками, потом распахивает их, вытягивает шею и озирается.

Сашок не видел сидящих на гнезде птиц, поэтому теперь он всегда будет представлять себе Альберта, если зайдет речь о наседках.

– Но когда эти птенчики вырастут, то понимают, что это не их мать. По запаху, быть может. И они все возвращаются к своим матерям. Ищут их и находят. Так что все это воровство – это просто они попусту тратят свое время. Такие птицы.

– Нет. Они узнают свою мать, когда она кричит. Не по запаху, по звуку узнают, – говорит Сандяев.

Бессонная ночь сказывается на Сашкином восприятии: он видит птиц, о которых рассказывает Альберт, необыкновенно четко, видит их гнезда на земле, видит, как трясется под ветром куропачья травка на просторах под хребтом, который отделяет Западную Сибирь от Восточной. Глаза закрываются, и он едва разлепляет их.

– Его нельзя стрелять, этого ангыра, он как человек, у него бывает менструация. Правда, я в это не верю. Ну конечно, многие стреляют – молодые стреляют, тоже не верят…

Сашок не сразу понимает, что речь идет уже не о куропатках, а о красных огарях, видно ненадолго отключился.

– Если посмотреть его снизу, этого ангыра, сразу видишь, что у него там темным жиром как будто испачкано. Некоторые старики говорят – от менструации. Говорят, что от ангыра некоторые люди произошли…

– Это, конечно, сказки. Они сами знают, что это сказки, – говорит Сандяев. – Но стрелять все равно нехорошо. Я никогда не стреляю. И ты не стреляй.

Сашок кивает, и вдруг разговор уже давно идет о дятлах и удодах. Дятлы умеют находить какую-то ценную траву. От удодов плохо пахнет, но зато они ухаживают за своими родителями, достигшими старости. Теперь перешли к кукушкам.

– Кукушку знаешь? У нее ноги разного цвета, – говорит Сандяев и кивает в подтверждение своих слов. – Так говорят.

– Даже сказка есть, почему так получилось, – подтверждает Альберт. – У девушки мать умерла, отец взял злую женщину. В доме поселившись, она обижала эту девушку, тяжелую работу давала, ругала ее.

Альберт рассказывает не торопясь, с удовольствием. Сидит, подогнув под себя одну ногу. Блестят под солнцем спины лошадей, шумит по камням река. А тут, под деревьями, уют охотничьего стана, мужчины отдыхают, сидят вольно, свободно, так чтобы можно было раскинуть руки в стороны и не задеть друг друга.

Сандяев слушает чуть насмешливо, но внимательно, не даст свояку допустить неточность. Заметит ошибку – тут же исправит.